Духовный символизм Ф. М. Достоевского

Но власть, это не то, что рождается в человеке – такое понимание сложилось в нашей культуре, сначала языческой, а потом и христианской. Слово власть произошло от слов «волость», «область», что означает владение землей, причем владение землей по праву рода, праву наследства. Земля не принадлежит человеку, она принадлежит роду. Отдельный человек может только держать эту власть, ему бытийственно не принадлежащую. Отсюда и возникает слово держава. Власть – это то, что человеку дано держать. Кем-то. Как утверждает В. В. Колесов, «в продолжение всего средневековья власть – высокое слово, и по отношению к земным делам его не употребляли» [Колесов, 2014 213]. То есть власть принадлежит Богу. Стремление к захвату власти – это богоборчество в прямом смысле, потому что власть можно получить только от Бога. В этом смысле надо понимать выражение из Евангелия нет власти не от Бога. То есть ни отдельный человек, ни даже народ не являются источником власти, но держателями. Это надо понимать бытийственно (юридически, конечно, в конституции записано, что источником власти является народ).

Человек – существо сотворенное. По отношению к Богу это весьма небольшая величина. Представим себе, что мать родила ребенка – маленький комочек. С которым можно делать, что угодно: он не сможет сопротивляться. Нормальное состояние человека – стремление не к власти, а к служению – Богу и ближнему. Служение ведь и есть любовь. Как говорят христиане, у любви есть только один глагол – отдавать. Но если человек не хочет служить, он не перестает быть существом сотворенным и в этом смысле зависимым и неизбежно начинает служить другому – своим страстям и, в пределе, дьяволу. Хотя при этом может ощущать себя властелином мира. Это и показывает Достоевский в образах Раскольникова, Свидригайлова и Лужина.

Интересно, что Свидригайлов живет приживальщиком у Марфы Петровны, будучи выкупленным. Раскольников, претендующий на господство над всем муравейником, боится встречи с хозяйкой: «…лучше проскользнуть кошкой по лестнице и улизнуть, чтобы никто не видал» (6; 6). Не случайно здесь появляется сравнение героя с кошкой, так как кошка считает себя на верху семейной социальной лестницы, что не соответствует действительности. Лужина, который мнит себя королем иудейским, по словам Свидригайлова, Марфа Петровна откуда-то достала, как вещь, и «чуть не смастерила свадьбу» (6; 367).

Идеалом истинной власти в романе является Христос. Соня читает отрывок о воскрешении Христом умершего Лазаря. Но вот что говорит Господь перед кем как сотворить чудо воскрешения: «Иисус же возвел очи к небу и сказал: Отче, благодарю Тебя, что Ты услышал Меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что Ты послал Меня» (6; 251). Сила и власть Христа от того, что Он пришел исполнить волю Отца. Это тот идеал, от которого отклоняются герои.

Напротив, христианскому Идеалу следует Соня. Напомним слова из ПМ: Раскольников гордец, а Соня «ведет ему напротив», то есть в Соне есть смирение. Она и не помышляет о власти. Когда Раскольников ее спрашивает: если бы от ее решения зависело, кому умереть: Лужину, который делает мерзости, или Катерине Ивановне, – Соня отвечает: «Да ведь я Промысла Божьего знать не могу… К чему такие пустые вопросы? Как может случиться, чтоб это от моего решения зависело? И кто меня тут судьей поставил: кому жить, кому не жить?» (6; 313) У Сони мы не находим слов о благородных поступках. Она искренне считает себя хуже всех. Когда Раскольников говорит: «…я давеча сказал одному обидчику, что он не стоит одного твоего мизинца… и что я моей сестре сделал сегодня честь, посадив ее рядом с тобою», – Соня с испугом отвечает: «Ах, что Вы это им сказали! И при ней? Сидеть со мной! Честь! Да ведь я… бесчестная… я великая, великая грешница! Ах, что Вы это сказали!» (6; 246)

Но как раз Соня и обладает властью, что открывается для Раскольникова, когда он приходит к ней в первый раз. В начале разговора Соня не знает куда себя деть от стыда и страха: «Соня молча смотрела на гостя, так внимательно и бесцеремонно осматривавшего ее комнату, и даже начала, наконец, дрожать в страхе, точно стояла перед судьей и решителем своей участи» (6; 242). И когда он мучает ее предположениями о страшной участи Катерины Ивановны и детей, она отвечает как беззащитная жертва: «Катерина Ивановна в чахотке, в злой; она скоро умрет», – сказал Раскольников… Ох, нет, нет, нет! – И Соня бессознательным жестом схватила его за обе руки, как бы упрашивая, чтобы нет. – Да ведь это ж лучше, коль умрет. – Нет, не лучше, не лучше, совсем не лучше! – испуганно и безотчетно повторяла она» (6; 245).