Духовный символизм Ф. М. Достоевского

Так, если исходить из христианского прочтения образа князя, то следует напомнить, что идея романа состоит в изображении прекрасного человека: «Идея эта – изобразить вполне прекрасного человека» (28₂; 241). Идеал прекрасного человека, в свою очередь, писатель связывает с образом Иисуса Христа. В ПМ любовь князя названа христианской. А уже после завершения работы над романом в письме к С. А. Ивановой подтверждается верность первоначальному замыслу: «…Но романом я не доволен; он не выразил и 10-й доли того, что я хотел выразить, хотя все-таки я от него не отрицаюсь и люблю мою неудавшуюся мысль до сих пор» (29₁; 10). Князь – единственное лицо в произведении, которое исповедует и проповедует смирение – добродетель, свойственную исключительно христианству. И главное, если в центре изображения образ добродетельного героя вне Христа, как утверждают сторонники «гуманистической версии» «Идиота», тогда возникает вопрос: зачем же автору понадобилось потратить столько усилий на то, чтобы вызвать у читателя симпатию к явлению, к которому у самого Достоевского отношение, в целом, отрицательное? И здесь в качестве средства воздействия выступает не только идея невинности героя, но используется буквально рекламный метод: высокую оценку его уму и сердцу дают Настасья Филипповна и Аглая – те, перед которыми так или иначе преклоняются все действующие лица романа.

Но, тем не менее, и «женевские» черты в образе героя очевидны. Эти черты хорошо описаны в работах В. А. Котельникова, Т. А. Касаткиной, К. А. Степаняна и др. Обратим внимание еще на одну – важную деталь: князь определяет сущность христианства так же, как и Э. Ренан. Вот слова Мышкина: «… такую мысль, в которой вся сущность христианства разом выразилась, то есть все понятие о Боге как о нашем родном Отце…» (8; 184) А вот высказывание Ренана: «… уже с первых своих шагов он (Христос. – С.Ш.) смотрел на свои отношения к Богу, как сына к отцу. В этом оригинальность его великого дела, в этом отношении он не представитель своей расы. Ни еврей, ни магометанин не поняли этой очаровательной теологии любви. Бог Иисуса – не роковой властелин, убивающий и осуждающий нас, когда ему заблагорассудится, спасающий, когда ему угодно. Бог Иисуса – наш Отец» [Ренан, 1991, 107].

Обоснование концепции «процессуального романа» мы находим в работе Морсона [Морсон, 2001, 7–27]. Под «процессуальным романом» исследователь понимает отсутствие всеобъемлющего замысла. Сам процесс рождения произведения как результат поступательного движения становится предметом изображения в романе [Морсон, 2001, 18]. В этом подходе также есть доля истины, в том смысле, что содержание произведения позволяет говорить о смене авторской позиции.

Так кто же князь Мышкин? Кого изображает Достоевский? Почему разнородные, а в чем-то и взаимоисключающие элементы религиозной веры, мировоззрения, переживаний и поступков сосредоточены в одном герое? Ответ на этот вопрос, кажется, можно найти, если согласиться с тем, что авторский замысел менялся. Этой точки зрения придерживается К. А. Степанян, выразивший свое видение романа в книге 2013 года «Достоевский и Сервантес: диалог в большом времени». По мысли исследователя, в период 1860–1870-х годов происходит эволюция мировоззрения Достоевского в понимании личности Иисуса Христа от европейско-гуманистического к евангельскому, что и отобразилось в перипетиях создания «Идиота»: «И в ходе создания романа о «положительно прекрасном человеке», в ходе «проживания» сюжета его в своем сознании Достоевский убедился, что «ренановский» Христос был действительно бессилен, но не только в современном мире – в любом мире» [Степанян, 2013, 196–197].

С этим тезисом мы согласны: мысль об эволюции мировоззрения писателя объясняет указанные противоречия в идейно-художественном строе романа.

Правда, Степанян эволюцию мировоззрения связывает с «процессуальностью», как ее сформулировал Морсон, что, на наш взгляд, не вполне правильно. Все же для Морсона «процессуальность», представляется, это свойство поэтики, это нарочитая постановка писателем самого себя в положение незнающего, это принципиальный отказ от предваряющей идеи и предвиденного финала [Морсон, 2001, 18].

Тема эволюции мировоззрения Достоевского в период 60–70-х годов раскрывается исследователем в рамках догматического учения Церкви об Иисусе Христе. Степанян утверждает, что Достоевскому, когда он задумывает роман «Идиот», было свойственно догматически не безупречное понимание Христа [Степанян, 2013, 195–196].