Дульсинея и Тобольцев, или 17 правил автостопа

«Совершенно не стесните» прозвучало с точностью до наоборот, и Дуня почувствовала, что «стеснит, но воспитанные люди делают не то, что хотят, а то, что должны». Идея Ивановна продемонстрировала это виртуозно. Ваня бросил на мать быстрый выразительный взгляд и повел Дуню в гостиную, где уже расположилась на диване баба Тоня. На коленях у нее лежали фотоальбомы. Но Дуняша не сразу присела рядом. Сначала она подошла к пианино в углу. Крышка была закрыта. Рядом – стопка нот. А потом обратила внимание на книжный шкаф. Ей стало интересно, какие книги предпочитают в доме Вани. Оказалось, что примерно такие же стоят и у нее дома. А потом Дуня увидела фотографию, там же, в книжном шкафу. Ваня, совсем еще мальчишка, в танцевальном костюме. Вырез черной атласной рубашки до пояса, феерия блесток, убранные гелем назад волосы. Дуня улыбнулась. Он был таким забавным. Как раз тот самый возраст, когда подросток становится нескладным: тонкая шея, длинные худые руки, лицо нигилиста резко контрастировали с нарядом для страстных латиноамериканских танцев. Дуня была уверена, что Иван эту фотографию давно убрал бы подальше от глаз, но она очень нравилась маме и бабушке, поэтому приходилось терпеть.

Антонина Марковна заметила, как внимательно Дуняша рассматривает фото.

– А ты, значит, видела, как Ваня танцует, – решила она продолжить начатую на кухне тему.

Дуня вместо ответа кивнула.

– А что он танцевал? – не унималась бабуля.

– Танго, – едва слышно ответила Дуняша.

– Ванечка, ты танцевал танго? – в дверях появилась Идея Ивановна.

Иван некоторое время молчал, а потом произнес так же негромко:

– У Ванечки не было выбора.

И Дуня обернулась. И поймала его взгляд. И утонула в нем.

Она не заметила, что именно в этот момент Ида очень внимательно и безмолвно наблюдала за обоими: Ваней и девушкой, которую он привел в дом. И она видела, какими глазами эта девушка смотрела на ее сына.

Все исчезло вдруг – комната, люди в ней, свет. И остались они вдвоем. И темный танцпол. И звуки гитары и скрипки. И ее взгляд.

– Я знаю, что тебе тогда было очень больно.

– Нам. Нам было очень больно.

– Да, верно. Нам.

И что-то изменилось в комнате. Напряжение не растаяло, но существенно убавило свой градус. И ощутился, даже практически увиделся взгляд-линия между Дуней и непривычно нервной, вытянувшейся струной матерью. Натяжение струны ослабил звук беспардонно плюхнувшегося из рук Антонины Марковны на диван пухлого альбома с фотографиями. И, словно очнувшись, спокойным и почти теплым голосом Идея Ивановна вдруг спросила:

– Что вы любите кроме «Времен года», Евдокия?

Ваня не успел изумиться тому, когда две дамы успели обсудить взаимные музыкальные пристрастия, как прозвучал негромкий Дунин ответ:

– Шопена.

Дальнейшее стало понятным, и Ванина реплика прозвучала естественно:

– Ма, сыграй.

И зазвучал Шопен. И он сделал все простым и правильным. И рассказ бабушки под шелест листов фотоальбома, и Ванины руки на плечах Дуни и Антонины Марковны, и звуки ноктюрна.

А потом был вечерний чай и бурный диспут Антонины Марковны и Евдокии Романовны на тему творчества Чехова. А мать и сын молчали и переглядывались. И Ваня точно понял, что мать приняла. Приняла и смирилась.

Что не помешало ей демонстративно отвести Дуне отдельную комнату – спальню самой Идеи Ивановны. Ване привычно постелили в зале, а мама с бабушкой устроились в одной комнате. Детский сад. Или пансион благородных девиц – Иван никак не мог определиться точно. Но пока послушно улегся на бесшумном диване.

Минут десять полежал. А потом решительно откинул одеяло. Нет, точно детский сад! Дуня его женщина, и он не намерен спать с ней в разных комнатах! За последние несколько дней он привык засыпать не один и не собирается отказываться от этой свежеобретенной привычки. Как воспитанный мальчик, штаны Ваня натянул. Но, как коварный соблазнитель, верхом привычно пренебрег.

На его негромкий стук спустя паузу из-за двери отозвались шпионским шепотом:

– Ваня?

– Я.

– Что случилось?

– Открой.

– Зачем?

Ночной диалог через закрытую дверь бил все рекорды абсурдности. Иван прижался голым плечом к косяку и зашептал в зазор между дверью и этим самым косяком:

– Ты меня не поцеловала на ночь!

– Ваня, тише, сейчас всех перебудишь, – в ответном шепоте отчетливо звучали панические нотки. – Иди спать. Я утром тебя поцелую.

– Я до утра умру! Уже все спят. Открой, пожалуйста. Я же твой любимый Ванечка, – за дверью была тишина, и Тобольцев решил, что пора давить на жалость. – Я не могу уснуть…

– Ты с ума сошел? – наконец раздалось из-за двери свистяще.

– Ну Ду-у-у-у-нечка… – в принципе, можно еще и поныть для усиления эффекта.

– Я и так твоей маме не понравилась…

Ваня усмехнулся. Это был явно последний аргумент перед капитуляцией.

– Зато ты понравилась бабушке.

– Мне твоя бабушка тоже понравилась очень.

После этой многозначительной реплики снова наступила тишина. Ваня почесал плечо. Босые ступни стали замерзать.

– Дуня, открой.

– Ты еще здесь?!