Dum spiro, spero (СИ)

Так же хочу кое-что сказать по поводу редкого появления глав.

У меня творческий кризис и острая нехватка времени. Я категорически не желаю бросать и замораживать работу, но, к сожалению, обстоятельства не позволяют мне писать очень много.

________________________________________________

Китнисс вылетает из столовой так быстро, что я едва успеваю заметить ее синюю футболку в дверях. Бросив растерянный взгляд на посуду, я быстро поднимаюсь на ноги и слышу негромкий голос Финника:

- Я уберу, а ты иди за ней, пока наша Китнисс не натворила глупостей на буйную голову.

Я бегом бросаюсь прочь из столовой, потому что прекрасно понимаю, насколько он прав. В груди больно колет от мысли о том, что Мадж, с которой мы так недавно смеялись, уже нет… Стараясь быстро прикинуть в голове, куда Китнисс могла пойти, я автоматически сворачиваю в сторону своего отсека.

Еще издалека я слышу звук бьющегося стекла и ускоряю шаг. Резко открыв дверь, я с непониманием смотрю на спину Китнисс, сидящей на полу посреди осколков разбитого зеркала и духов. Ее руки в крови, а тело содрогается в рыданиях. Она, кажется, даже не услышала, что я пришел.

Понимаю, что особенно крупных осколков подошва моих поношенных ботинок не вынесет, поэтому внимательно выбираю путь, по которому я могу подойти к ней. Наступая на наименее усыпанные осколками участки пола, быстро добираюсь до Китнисс. Заставляю ее подняться на ноги, насильно тащу в ванную, где осторожно смываю кровь с ее пальцев, периодически целуя.

- Китнисс, - тихо зову ее я. – Китнисс, посмотри на меня.

Она жалобно всхлипывает и опадает в моих руках. Ее пальцы впиваются в мои плечи, и даже сквозь ткань я чувствую, какие у нее острые ногти. Рубашка пропитывается ее кровью. Поддерживая Китнисс одной рукой, второй я ищу в ящике над раковиной бинты.

Мы пачкаем светлое одеяло на кровати, когда я почти силой заставляю ее сесть. Склоняюсь к ее рукам, чтобы перевязать порезы. Китнисс жалобно стонет, как раненый зверь, снова начиная рыдать. У нее истерика, и я не в силах ее успокоить, потому что плачу вместе с ней.

- Пит, - выдыхает она мне в ухо, обхватив руками за шею. – Я люблю тебя.

Пожалуй, это не самый подходящий способ для признания в любви, в которой я давно уже не сомневаюсь – просто она не настолько хороша, как актриса, чтобы так играть.

- Я тоже тебя люблю, - тихо отвечаю я, поглаживая ее по спине. – И все обязательно будет хорошо, только сейчас тебе нужно успокоиться.

Но она просто не в состоянии этого сделать. Истеричные нотки в ее голосе становятся все более явными, поэтому я вынужден обратиться за помощью.

Поглаживая ее руку, я смотрю, как она спит после укола успокоительного уже на чистых простынях. Прим свернулась в клубочек рядом с ней и сейчас похожа на маленького котенка. У меня на коленях сидит Лютик, которого девочка принесла с собой.

- Ты тоже плачешь, - негромко произносит Прим, чтобы не разбудить Китнисс.

- Да, - киваю я. Мои глаза действительно красные от слез. – И мне не стыдно об этом говорить. Потому что Мадж – моя подруга. Точнее, была ею…

- Не говори так, - качает головой Прим.

Поймав мой удивленный взгляд, она уточняет:

- Китнисс никогда не говорит об отце в прошедшем времени, разве что когда рассказывает какие-то истории. Она говорит, что это помогает мириться с реальностью.

- Она у нас сильная, - киваю я. – Она справится.

У меня что-то болезненно ноет в груди. Провожу рукой за ушами кота, и тот довольно урчит.

- Ты ему нравишься, - замечает Прим. – Он никогда не садится на колени к чужим. Хотя, тебя тоже уже можно назвать своим.

Я понимаю, что она имеет в виду.

- У вас будут кольца? – задает новый вопрос Прим.

- Я не думаю, - я качаю головой. – Об этом никто не знает, кроме нас с Китнисс, тебя, Финника, Хеймитча и Плутарха, да еще нескольких людей в правительстве.

- Но это ведь неправильно! – качает головой она. – Вы же будете помолвлены.

- Да, - снова соглашаюсь.

- Их ведь не обязательно носить на пальце. Можно же и на цепочке, - она вытаскивает из-под блузки два золотых кольца на кожаном шнуре.

- Чьи это? – удивленно спрашиваю я.

- Родителей, - отвечает Прим. – Папино было у Китнисс, а мамино у меня. Но потом Китнисс отдала мне отцовское. Она сказала, чтобы я хранила их вместе, потому что я – единственное, что осталось от нашей семьи.

Я улыбаюсь, потому что понимаю Китнисс. Маленькая, все еще наивная Прим действительно символизирует все то важное и ценное, что есть в семье Эвердин – бесконечная забота и талант их матери, находчивость и ум сестры, храбрость отца. В моих братьях невозможно выделить что-то конкретное, принадлежащее матери, ведь мы все похожи на отца внешностью и характером.

- Я подумаю над этим, - киваю я.