Дума о Севастополе

Примерно месяц назад во время разбивки огневых позиций и подготовки батареи к бою ранили комбата из первого дивизиона старшего лейтенанта Малышева. А произошло это так: когда заряжали установки, не хватило снарядов. По какой-то причине последняя машина с боеприпасами не подошла. Ждать ее было никак нельзя. Наступал рассвет, и батарея на гладкой местности, где нет ни куста, ни деревца, просматривалась превосходно. Я уже говорил, что проход через Турецкий вал враг обстреливал постоянно и методично. К рассвету обстрел усилился. Не дождавшись снарядов, на батарее заволновались, и, выругав вполголоса неповоротливого шофера, Малышев кинулся на железнодорожную насыпь, а по ней к воротам. Делать это следовало осмотрительно: выждать разрыв и затем двигаться перебежками. Малышев погорячился и, сраженный осколком, свалился на насыпь, лицом вниз. Он хотел было приподняться, но не смог и вновь уронил голову. Положение его становилось критическим. Снаряды падали то справа, то слева один за другим. И не успел никто опомниться, как к насыпи бросилась стремительная фигурка. Пригибаясь и падая в момент разрывов, Шура быстро приближалась к неподвижно лежавшему комбату. Все, затаив дыхание, следили за этим отчаянным рывком. Вот она добежала, с трудом перевернула Малышева, расстегнула на груди шинель. Но тут — новый разрыв снаряда, совсем рядом. И почти оглушенная, Шура упала, прикрыв раненого собой. Затем потянула его с насыпи еще, еще и еще и сползла вместе с ним в большую бомбовую воронку. Обнажила на плече рану, обработала и ловко перетянула бинтами. Разомкнула стиснутые зубы и дала раненому напиться из фляги с водой. Малышев открыл глаза, слабо улыбнулся:

— Ну, Шура, спасибо. Вроде бы жив.

Шура деловито застегивала сумку:

— Ладно, спасибо потом. А жить будешь до ста лет, не меньше. Вон ребята ваши бегут. Сейчас организуем носилки и доставим в расположение в лучшем виде.

За этот бой, за находчивость и решимость, Шура получила медаль «За отвагу»…

Она стремительно вошла в дом, чуть задохнувшись от быстрой ходьбы. Еще с порога спросила:

— Здравствуй, ты почему это сидишь в темноте? Ага, снял маскировку и дышишь прохладой? Ну что ж, прекрасно, не стоит зажигать огня. Так даже лучше, легче говорить по душам.

Села рядом. Под луной серебристо сверкнула ее новенькая медаль. Долго молчали, глядя в густеющую синеву за окном. Притянув ее за плечо, я тихо спросил:

— Ну, признавайся честно, соскучилась?

Она не отстранилась и ничего не ответила. Смотрела, как я закуриваю, и, заметив, что собираюсь выбросить горелую спичку за окно, вынула ее из моей руки и, положив в блюдце, опять села рядом.

— Аккуратность нужна даже на войне. — И снова, помолчав, задумчиво сказала: — Вот ты спросил, соскучилась ли я о тебе? Да нет, ничего-то таким словом не объяснишь. Соскучилась, не соскучилась… Скоро наступление, сам понимаешь, какие будут бои… Вот я проснулась вчера и подумала: не время сейчас, чтобы тосковать, любить, мучиться. Ну, а если это пришло? Я никогда прежде не любила. Меня фактически даже не целовал никто. Никаких романов я не ищу, не хочу, ты это видел сам, а вот сейчас поняла, и совершенно твердо и ясно, что я люблю, и мне не стыдно первой говорить об этом. Любишь ты меня или нет, все равно это уже ничего не изменит. Вот в книгах часто пишут про первую любовь, а я это вроде бы и понимаю и в то же время не могу понять. Если говорят — первая любовь, значит, бывает вторая и третья? Не знаю, я не мудрец, возможно, бывает и так, но для меня это исключено. Не будет у меня ни второй, ни третьей… Ты только пойми меня верно, я не хочу тебя связать или обязать, постой, не перебивай… Вот ты подарил мне вчера стихотворение, я не великий знаток в стихах, но строки, написанные сердцем, чувствую хорошо. Ты очень светлые сказал мне слова, и, что бы ни случилось, они будут со мной всюду. Да, сейчас абсолютно не время для всяких поцелуев и встреч, война есть война, да и счастье — беззащитная штука и на войне постоянно зависит от любого осколка и пули. Дома, в училище, в институте можно ждать и год, и два, и три, а тут каждую секунду может оборваться все…

Она взяла мою руку и вдруг заплакала:

— Ты прости, я, наверно, глупая, но у меня все время такое предчувствие, что вместе нам победу встретить не суждено. Нет, я не за жизнь боюсь, ты знаешь, я не труслива, а вот за это счастье, такое хрупкое…

Я погладил ее волосы и сказал:

— Ничего, пропасть мы с тобой не должны. Я еще подарю тебе книгу стихов, а ты меня будешь лечить от насморков.

Она смахнула слезинки и засмеялась:

— Ты все шутишь? Впрочем, это хорошо. Дай бог, чтоб так оно и было. — Она посмотрела вдаль каким-то мечтательным, странным взглядом, придвинулась ближе и попросила: — Обними меня крепко-крепко, вот так!..

Затем встала, тихо захлопнула окно, опустила маскировку и зажгла светильник из снарядной гильзы, стоявший на столе. Положила мне руки на плечи: