Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном

Человека, которого привели на пытку в этот вечер, прекрасно знала вся Флоренция. Ему было около сорока, но выглядел он несколько моложе. Худой, среднего роста, стройный, с короткими волосами и совершенно обыкновенным лицом. Заключенного подвергли «благородной», но от этого не менее страшной пытке, которая называлась «страппадо», одной из разновидностей дыбы. Пленнику толстыми веревками связывали за спиной кисти рук, а затем подтягивали его на веревках вверх. Когда его ноги через некоторое неописуемо мучительное время отрывались от земли, рычаг отпускали, и человек с грохотом падал на каменный пол, издавая утробные, животные стоны боли и облегчения одновременно. После короткого перерыва процедура повторялась снова. Палачи требовали, чтобы несчастный добросердечно признался в том, что он, следуя приказам исчадия ада Чезаре Борджиа, воровал золото из казны города, участвовал в заговорах против Медичи, а также совершал личные акты богохульства. Обычно двух-трех подъемов хватало, чтобы плечи узников сводило от страшных вывихов, кисти рук стирались в кровавое месиво, и они признавались в чем угодно, если еще раньше они не умирали от болевого шока. Но этот человек при его субтильном сложении был невероятно крепок, вынослив и обладал непреклонной силой воли. Даже после шести подъемов на дыбе он упрямо отвечал, что ни в чем не виновен, и что все, что он делал, служило только на благо великой Флорентийской республике. Даже его палачи невольно прониклись к нему уважением. Мне новым правителем города, Лоренцо Медичи-вторым, было приказано не мешать жестокой экзекуции, но при этом проследить, чтобы пленник остался в живых, хотя бы на некоторое время, чтобы я мог пообщаться с ним. С чувством невыразимого облегчения я снова показал тюремщикам мой золоченый жетон, приказав им развязать руки человека и отнести его в камеру.

Я подождал некоторое время, пока пленник не пришел в себя. Затем ему помогли сменить окровавленную одежду на новую и омыли водой его раны. Удивительно, но первое, что он сделал – привстал, чтобы сесть за стол, на котором была чернильница и бумаги, и со стоном попытался взять в руку перо. Я представился, сказав, что хочу поговорить с ним, но не как представитель власти, а как частное лицо, выполняющее деликатное поручение. В углу камеры скреблась большая крыса, а по покрытой соломой циновке бегали, кажется, тучи клопов или вшей. Но даже в такой обстановке мой собеседник вовсе не казался жалким или сломленным. Скорее наоборот – он выглядел человеком большого достоинства, временно оказавшимся в крайне неприятных обстоятельствах.

– Синьор Макиавелли, вижу, вы уверенно держите в руке перо. Это хороший знак. Ваши плечи и кисти, конечно, травмированы, но, слава Господу, обошлось без переломов.

Большинство людей в такой ситуации бросились бы на колени к моим ногам, как к последней, пусть даже ложной, надежде на избавление от мук и неминуемой казни. Но он спокойно, изучающе, молча смотрел мне в глаза. Он не отличался красотой, было в нем нечто лисье: небольшое лицо с острым носом, маленькими глазами и тонкими как нити, скептически поджатыми губами. Но при этом оно буквально светилось ученостью.

– Что вам от меня нужно?

– Мне хочется знать, что вы так спешно принялись писать.

– Письмо Медичи. До вашего появления я был уверен, что моя судьба ему безразлична. Но теперь понимаю, что это не так. Я хочу поздравить его с тем, что его брат, Джованни Медичи, как мне сказали, на днях был избран новым римским папой. Это прекрасная новость. Теперь политический вес нашей родной Флоренции в Италии неизмеримо возрастет, а с ним и ее богатства. Я также хочу поблагодарить его за то, что свое правление во Флоренции он начал с правильных действий.

– Ваши слова звучат искренне. Но вы ведь понимаете, что радуетесь за того самого человека, который сегодня лично отдал приказ пытать вас на дыбе?

– Я понимаю. Это частности. То, что Лоренцо-младший приказал сделать со мной, в свое время проделывал и великий Чезаре Борджиа со своими реальными или мнимыми конкурентами. Кому как не мне понимать, что у большой политики свои правила. И было бы смешно на них жаловаться.

– Скажите, а правда ли, что еще в ранней молодости, в двадцать лет, вы уже выполняли деликатные поручения Лоренцо Великолепного, отца нынешнего правителя? Почему вы не рассказали об этом при аресте?

– Да, выполнял, и много раз. Но я дал слово его отцу, что никто об этом никогда не узнает.

– Но ведь это могло избавить вас от тягостей заключения, пыток, наконец, грядущей казни?

– На свете есть вещи важнее, чем жизнь отставного чиновника – такого, как я.

– И что же это за вещи, например?