Дуракам всегда везёт

– Да, конечно, струны души вибрируют и входят в резонанс с бессмертными звуками, – кивала головой Лариса. – Да хрена там Бетховен? Я в двух тактах слажала. Штукатурить рукам уже интереснее, чем лабать на клавишах. Чувствую я, что душа страдает, а этот сучий мастерок и шпатель долбаный покорёжили мне пальцы. Искурочили, падла. Пианистка из меня теперь как из дерьма пуля.

– Лара! – взмолился Сахнин. – Ты же белая кость, голубая кровь течёт в тебе. Ты же аристократка. Ну, забудь ты эти поганые слова. Я же не позволяю себе дома вульгарности. Ты для меня символ нежности и возвышенной души.

– Извини, – опустила глаза Лариса. – Это издержки моего прыжка в народные массы, в профессии, где культура третьей стоит после умения работать и денег. А кому-то чихать на неё вообще. Ладно, буду дома паинькой.

– Умоляю! – обнял её Алёша. – Ты мой свет. Маяк. Не угасай…

С весны Лара стала пропадать из дома сначала на вечер. Приходила поздно и пахла сигаретами да коньяком. Потом пару раз в неделю даже не ночевала.

– Я не спрашиваю, где ты была и с кем, – огорчался Сахнин. – Но ты ведь никогда не курила. Не пила – тем более. Не гуляла. Что с тобой?

– Лучше бы не плюхалась я в народ, – серьёзно ответила жена. – Сидела бы на облаке, Вивальди слушала и читала Тургенева. Но… Что вышло, то уже вышло. Я научилась всему. Ты – ничему. Ты просто пишешь то, что заказывает обком партии и папа мой. Про успехи социализма и светлое будущее. Ты врёшь всей области и больше ничего не умеешь.

Сахнин оторопел. Таких обидных слов она не говорила даже во времена долгого и тяжкого раздора.

– Я ухожу, Алёша, – Лариса поднялась, оделась и вынесла из своей комнаты два чемодана, давно уже забитых необходимым. – У меня появился мужчина с большой буквы. Самостоятельный, мощный, умный и умелый. Он тоже любит Вивальди. Но кроме этого умеет командовать и подчинять себе. Меня даже ударил один раз. Причём за дело. Блеск! Я говорила тебе о нём. Это тот самый строитель «цеховик» Лёня Замков. Моя каменная стена. Детей я забираю. У него особняк за Тоболом, в Заречном. Прости, если я не совпала с твоей мечтой.

И она ушла. Под балконом завелся двигатель «Волги» Замкова, набрал обороты и через минуту звук пропал. Сахнин подошел к буфету, достал бутылку коньяка, выпил её за полчаса из горла и уснул прямо на ковре возле стола.

Утром в редакции он всё, что было вчера, рассказал заведующему отделом Эдику Дымко. Достал из портфеля полную бутылку армянского с четырьмя звёздами на борту.

– Помянем любовь мою, – сказал он таким голосом, что отказаться бы никто не смог.

– Баба, если её любишь ты, может от тебя свалить. А вот если любит она, её и не выгонишь, и никогда от неё не откажешься. Вот мужика этого она любит. Поэтому, если её любишь ты, не грусти и не дури. Если любимой хорошо, хоть и не с тобой, так всё равно ведь хорошо! Ты же ей этого всегда желал и желаешь. Так?

– Так, бляха. Так! – сказал Сахнин и выпил полный стакан махом. И потом долго пил ещё. Года три. Из редакции уволили. Квартиру Лариса вернула отцу. Он, конечно, государству сдал, где и взял.

Сахнин поработал сторожем на пивзаводе номер два, спился окончательно и однажды на попутной машине уехал по трассе Зарайск – Боровое, не ответив на письмо бывшей жены с просьбой развестись.

А где вышел – оттуда уже не вернулся.

15. ПОГОНЯ

Рассказ

– Деньги давай. Или прямо тут кончу тебя, сволочь! Ты, падла, мне все нервы сгубил за последние годы. И совесть свою закопал глубоко с краю кладбища. Гони три тысячи, тварь! – Жора Лихолет прижал к забору перед колхозной больницей Сергея Егоркина и с левой врезал ему по печени. В сентябре шестьдесят третьего на десятой минуте восьмого часа вечера было уже смурно, конечно, но свет дневной полностью не загас ещё. И то, что Серёга скрючился и застонал от удара слышали и видели человек пять минимально. Жители Владимировки после уборки обычно расслаблялись и мотались по деревне то в гости к кому, то в кино или по трём сельповским магазинам.

– Георгий, я участковому скажу! – крикнула медсестра больничная Наталья. – Чего ж ты так лупцуешь его? Свой же человек. Только что зуб мы ему запломбировали. Теперь нам что – назад Серёгу забирать? Печень лечить?

– Охолони, Жора! – посоветовал, не приближаясь, моторист МТС Шутов. – Пришибёшь ведь напрочь. Кулаки, мать твою, как арбузы! Башкой шурупь, чего творишь!

Только скотница Блохина прошла мимо, криво улыбаясь. Одно всего слово тихо сказала сама себе.

– Заработал.

Тут жена Егоркина принеслась, Надежда. Кто-то доложил ей про избиение.

– Ну, Жоржик, ты своей заднице уже, считай, подарил три года на нарах ёрзать. Это минимально. Пусти Серёгу. Чего надо тебе?

– Ещё вмазать? – прошипел Лихолет, не реагируя на жену Надю, и придавил Егоркина к забору плотнее.

– Ладно, – Серёга с натугой заглотил маленькую порцию воздуха. – Дома деньги.