Дуракам всегда везёт

Василюк выбрался из кабины и двинулся к самосвалу. Был он в коротком белом полушубке, в шапке из белого кролика, а на ногах имел белые дорогие фетровые «начальственные» тонкие валенки. Брюки почему-то тоже цветом мало отличались от полушубка. А потому напоминал председатель ухоженное и тепло одетое привидение. Не будь на заметённой дороге этого самосвала с людьми, то любая, пролетающая низко ворона сообразила бы, что по могучей степи топает не пленник природы, заплутавший в буране, а хозяин её. Властелин и укротитель не слишком плодородной целинной земли. Так он шел. Осанисто, твёрдо, хоть и против грубого ветра. Смотрелся

важно.

–Ну, и? – поинтересовался он у Чижова, который спрыгнул с подножки.

– Да ничего вроде, – пошел на разведку Вася. – А чего?

– Драсьте, Григорий Евгеньич! – крикнул из угла кабины Востриков.

С ним председатель поздоровался, а Чижова взял за пуговицу. В глаза колко глянул.

– Ты, Василий, допрыгаешься. Обещал я тебе, так выполню однажды всё обещанное. Сядешь весной на сеялку. А в уборочную на току лопатой бурты будешь править. Вот ты где сейчас должен быть? Отвечай, бляха солдатская!

Стесняешься сказать? Сам отвечу: на втором отделении. Возить там цемент со склада на закладку силосной ямы обязан ты в эти минуты.

– В такой колотун какого лешего возить цемент? – почти возмутился Чижов. -

Никто ж его по холоду лить не будет даже в фундамент. Вода на замесе замёрзнет через пять минут.

– А твоё какое дело? – громко сказал Василюк, отпуская пуговицу. – Сказано возить – ты и вози. А ты чего возишь?

Он поднялся на подножку и в кузове разглядел холодильник.

– Ну? Это что за хрень в рабочее время катается в государственном, скажем, транспорте? Я не тебя имею в виду, Востриков.

– Да это я его еле уговорил, – заступился Востриков. – Некогда, говорит, мне работать надо. Ну, а у меня всего один денёк свободный выпал за месяц. Жена приказала – отремонтировать холодильник. Весна же скоро.

Василюк весело засмеялся.

– Ага! Завтра с утра всё растает. Сеять начнём. Ещё, бляха солдатская, три месяца в пимах ходить. Я к тебе, Востриков, без претензий. Езжайте, ремонтируйте. А Чижова накажу все равно. В другой раз. Он, бляха солдатская, напрашивается же назойливо! А? Ты, Вася, купи себе личный самосвал и гоняй на нём вокруг деревни хоть сутками без сна и Натахиной ласки. Ладно, чешите уже. Да и мне пора. Селектор областной вечером в семь. Сейчас четыре. Успею.

– Так мне натурально можно в райцентр? – недоверчиво спросил Чижов. – Или вертеть баранку обратно?

– Езжай, бляха солдатская, в райцентр! Пока я добрый, – Василюк, как белое привидение сделал мягкое движение назад и пропал. Усилился снегопад до упора. Хлопнула дверца и «волга», виляя в свежей пороше как тёзка – река великая, проплыла мимо.

Вострикову стало неловко.

– Вась, он тебя что, может реально на сеялку посадить? Ты ж передовой водитель. Годами на доске почёта висишь. Вернёмся, я с ним переговорю, чтобы он передумал тебя наказывать. Точно.

– О! Заступник есть. Это обнадеживает, – в голос захохотал Чижов, включая первую передачу. – Секретаря райкома он ещё может и послать подальше, а тебя выслушает и как прикажешь, сделает. Ты – наша правда и совесть ходячая.

В быткомбинате управились довольно скоро. Зелёный от курева седой мужик лет шестидесяти, не вынимая из угла рта короткую папироску «север»

за пять минут нашел в холодильнике больное место и сказал «Саратову-2»:

– Компрессор твой ещё и тебя переживёт. Но всю проводку внутри мы поменяем. Коротит в четырёх местах. Как-то из морозилки вода попала, а провода рассохлись почти все. Потерпи часок. Вылечу болячку твою.

И Чижов с Востриковым поехали брату мясо отдать. Забрали его из исполкома, да рванули сквозь завесу буранную на другой конец Тарановки, туда, где благоустроенные дома поставили для начальников и передовиков.

– Как жизнь, тётенька? – толкнул Лёху плечом брат Васькин.