Дуракам всегда везёт

даже Господь не запрещал. Нет же! Не пили только «солодковские». Ходили в лес рисовать, на реку, по улицам. Причём и зимой, и летом. А те, кто обходился без «секты» фельдшера, за воротники закладывали без ограничений и наперекор разнообразным угрозам жен. И картина в их домах висела одна и та же. «Утро стрелецкой казни». Её когда-то в предельно умопомрачительном количестве – пятьсот штук в трёх рулонах, завезли в сельповский магазин как законную нагрузку к двадцати ящикам консервов «Печень трески» и тонне печенья «курабье». Продавщица Танька Зотова дождалась когда поступят сепараторы образца последнего, шестьдесят седьмого года, когда привезут швейные машинки с ножным приводом, да и сбагрила их с довеском этими «стрельцами». Ну, а картины Солодкова и мужей собственных – это же совсем другое дело! Отражали они не какую-то старорежимную реальность, а свою. Местную. Родимую.

Речка Петлюшка текла прямо как живая в доме тракториста Сомова. Жена его как-то в сельповском магазине с довольным лицом рассказывала очереди, что Алексей как-то, уходя с утра на рыбалку, ткнул пальцем в клочок камыша на картинке и сказал: – Вот тут меня ищите, если приспичит. Между камышом этим и тальником.

А бабульке Макарихе, целительнице душ греховных колхозников и умной прорицательнице подарил фельдшер вообще потрясающую картину: залитая солнцем горница бабкина, видная из палисадника, а в самом палисаде промеж огненных роз и кремовых гладиолусов сидит светлая лицом Макариха на синей табуретке, улыбается и лузгает семечки из холщевого мешочка. Не смотря на лёгкое искажение правды жизни бабка картину одобрила и повесила рядом с иконостасом. Хотя гладиолусов и роз уже лет сорок не сажала. Да и табуретка у неё была некрашенная, от времени серая.

Ну, а Петру Петровичу Шмаглиенко, вы помните, написал он очень торжественный портрет. И всё ему удалось. Характер строгий улёгся и замер в глазах. Лицо выражало ежеминутную готовность к трудовому подвигу. А ордена и медали на черном пиджаке сияли как июльские звёзды в созвездии Большой медведицы. Ну и многих других колхозников с семьями и поодиночке изобразил Солодков. И правая рука его слегка побаливала от благодарственных рукопожатий. Мужики в колхозе, как на подбор, крепкие были. В доме самого художника образовалась натуральная галерея. Всюду висели, стояли по углам и лежали на трёх длинных скамейках собственные произведения и картины учеников. Плотник Мишустин сделал сотни две рамок под размеры всех работ, покрасил их белой эмалью, а портрет знаменитого Шмаглиенко вставил в «золотую» оправу. Нашел где-то лак с золотистым перламутром. У фельдшера в хате всё пришлось переставить, вынести в сарай шкаф и буфет. Ковер со стены уложили по-городскому, на пол. Но эти жертвы отданы были искусству, не картам, не самогону. И они потому не вызывали у Солодкова ни грусти, ни печали. Только радость имел он от того, что тягу к прекрасному разбередил он года за три почти у всех деревенских.

Школьные малолетки к концу рабочего дня начинали кучковаться возле медпункта и провожали фельдшера до дома. Солодков пускал их в дом, ставил холст чистый на этюдник и позволял всем, у кого не было двоек на неделе, создать настоящими масляными красками и профессиональными кистями коллективный пейзаж ближайшего лесочка с озером перед берёзами, который не надо было списывать с натуры. Его все пацаны знали наизусть. Взрослые попервой сами назначали себе график творческих часов, но когда желающих стать живописцами перевалило за пятьдесят, график не выдержал и лопнул. Не хватало этюдников, холстов, да и кисточек с разными красками. Ну, а тогда плотник Мишустин снял с оригинала размеры и умело сколотил за пару недель ещё тридцать этюдников. Не таких красивых, как солодковский, конечно, но вполне пригодных для работы. Потом всей деревней скинулись на холсты, кисти с красками, разбавитель и лак. После чего фельдшер в выходной убыл с двумя помощниками в Зарайск и они вернулись с четырьмя мешками, набитыми под завязку всем, что надо художнику.

Если бы кто-то случайно в воскресенье, например, оказался рядом с Болотихой, то его шибко удивило бы изобилие мастеров кисти, в забытьи одухотворённо срисовывающих окрестности. Возможно, подумал бы точно случайный проезжий, что здесь лютует командированная бригада лучших действительных членов академии художеств. Но вряд ли кто мог бы вдруг очутиться в этих краях. Очень уж поодаль от больших дорог жила Болотиха.

То есть случилось за три года последних в маленьком селе сразу три чуда. Первое – художниками стало двести шестьдесят человек из четырёхсот тридцати пяти. Даже председатель написал сорок картин, несмотря на загрузку свою ужасную хозяйственными делами. Второе – творческие мужики постепенно прекратили пить. То есть «завязали» полностью. А как рисовать пьяному? Всё путаешь. Краски. Кисти. Да и цвета не ловишь верно, натура в пьяном глазу искажается. А у трезвого – ну, просто классические произведения выходят.