Дуракам всегда везёт

– Неудобно как-то напрашиваться, – говорил он каждому, кто забегал к нему без особых причин в медпункт. – Вроде как сами набиваемся на похвальбу.

– Где ж набиваемся-то? – горячились все без исключения. – Мы тут кто, девки перезревшие? Чтоб хоть дрянного мужичонку, да выцепить? У нас тут целая артель художников. Далеко не хреновых, кстати. Вон, солидная комиссия добром отозвалась. Небось, они всякое видели! А через газету про нашу страсть рассказать на весь район позорно, что ли? Мы ж не ботинками своими итальянскими хвастаемся. Из крокодиловой кожи. У Якушева Фёдора есть. Брат в Москве живет. Привез, подарил.

Письмо в редакцию сел писать сам Шмаглиенко, гордость народная. Писал он до полуночи. Пачку «беломора» извёл. А утром завёл свою «Ниву» наградную, за комбайнерскую победу над всеми в области, и врубил сразу два моста для страшной зимней трассы да поехал в районную редакцию «Знамя Ильича», чтобы лично главному вручить своё предложение.

А через неделю у околицы перед заваленной снегом Болотихой остановился «ГАЗ-69».

– Ой, Людмила Алексеевна! Это сказка! Волшебная сказка! – пропел очень интеллигентный, почти городской женский голос. – Другая планета! Земля родины счастья!

– Да! – согласилась, не выходя из машины, Людмила Алексеевна. – Идиллия! Жить бы здесь.

Встретили городски,х как водится. У бабки Макарихи стол накрыли. Все женщины снесли на него самое своё вкусное. Одних компотов пять сортов и наливок разных с десяток. А Мария Фролова пирог испекла с грибами. Кто-то и торт принёс, мягкий, почти прозрачный. Столько в нём было янтарного

нежного крема. В первый вечер о художниках вообще не говорили. Ели много, пили, смеялись. В хату Макарихи набилось человек тридцать самых любопытных, да ещё пяток любителей перекусить да выпить в гостях задарма. Плотник Мишустин принёс баян и до полуночи развлекал рьяно культурных дам частушками да жалостливыми песнями про любовь.

– Ну, так где ваш Куинджи? Где гений кисти? – утром спросила у Макарихи Людмила Алексеевна. – Чего за нами не идёт? Он что, комплексует?

– Чего делает? – не поняла ни про Куинджи, ни про гения бабка-ведьма.

– А всё, проехали. Сами пойдём, – сказала, расчёсывая белый как мука волос, вторая дама. Звали её Валей Захаровой. И она как раз была корреспондентом. А Людмила Алексеевна работала консультантом в районном управлении культуры. Приехала за компанию с подругой. Проинспектировать клуб и попутно развеяться. Или наоборот. Точно никто и не понял.

Макариха выдала подругам по паре новых белых валенок, потом зашел Пётр Петрович Шмаглиенко и они втроем двинулись в медпункт.

– А картину, где я в цветах, так и не заметили за вечер, – сказала себе бабка, закрывая дверь. – Хотя я там – не главное, а цветы уж больно броские.

– Нет, это именно волшебная сказка! – восхищалась переливающимися искрами снежинок на сугробах Валя Захарова, корреспондент.– Нетронутая первозданность! Такой была земля миллионы лет назад!

– Миллионы лет назад снега не было, – сказал Шмаглиенко. – Жарко было. Земля не остыла ещё. Но первозданность была. Это верно.

Фельдшер Солодков встретил их на крыльце медпункта.

–Дмитрий, – представился он с лёгким поклоном. – Фельдшер-акушер.

– Даже акушер?! – засмеялась Валя-корреспондент.– Ну, тогда, если чего вдруг, то мы к вам!

Вошли. Пока дамы вешали на гвоздики пальто. Солодков глянул в окно. По дорожке к медпункту шли человек двадцать его учеников. Теперь уже самостоятельных художников.

– Волнуются, – обрадовался Солодков. – Это хорошо, когда люди умеют переживать и чувствовать волнение. Очень хорошо.

– Моя фамилия Захарова. Зовут Валентиной. Читали мои статьи? – подала Солодкову руку Валя-корреспондент.

– Да…Наверное… – растерялся фельдшер.

– Ну, давайте, начинайте! Нам ещё в клуб надо заглянуть, – махнула рукой на стулья консультант по культуре Людмила Алексеевна.

– Это здорово, что Вы пропагандируете искусство, – сказала Валя и раскрыла блокнот. – Расскажите, что сподвигнуло вас заняться самодеятельной живописью? Творчеством народным?

– Не… я не помню, – честно ответил Солодков и снял очки. Протёр их платочком. Надел обратно. – А что? Надо вспомнить? Так давно уже было- то. Мне уж пятьдесят один будет в марте. А рисовать начал лет в семь. Не помню, что сподвигнуло. Честно. Везде рисовал, на любом листочке, на парте. На стенке в школе. Даже к директору вызывали…

– Ну, учителя своего вспомните. Кто научил рисовать? – Валя занесла ручку над чистым листом. Посмотрела в окно. Прикрыла лицо ладошкой. Зевнула.

– Тоже не помню, – поскучнел Солодков и застенчиво улыбнулся. – Да вроде не было никого. Левитан. Корин, Поленов. Саврасов Алексей Кондратьевич.

– Они кем работали? Преподавали рисование в школе? – Валентина закрыла блокнот. – Или студию вели в Доме пионеров?

В медпункте уже стояли вдоль стены, закрывая собой дверь и белые стеклянные шкафы двадцать учеников Солодкова. Слушали. За столом фельдшера сидел, подперев кулаком подбородок, знатный комбайнер Шмаглиенко. Лицо его не выражало ничего, кроме напряженного ожидания.