– Белье поснимай! – кричит мама через гул усиливающегося ветра. С востока торопливо наплывают злобные черные тучи. В такие моменты, когда тревога матери смешивается с тревогой природы, Даше кажется, что все эти ливни и грозы приходят только для того, чтобы топить их дом. Она с тоской смотрит на улицу, на притихшие дома соседей и понимает, что противостоять предстоит только им. Пока мама возится с крючком на калитке, неумело загибая гвоздь, девочка берет с крыльца большой белый таз и отправляется в сад. Переставляя за собой маленькую скамейку, она постепенно стягивает с веревки еще влажные простыни и полотенца, мамину сорочку с бледным красновато-коричневым пятном на юбке, которое пугает девочку. Оно заставляет думать о чем-то страшном, что случилось с мамой ночью, и о чем та никогда не сможет ей рассказать. С яблоней, между которыми натянута веревка, летят листья и сухие ветки. Начинается настоящая буря.
Даша срывает оставшееся белье. Первые крупные капли жалят её в спину и прогоняют из сада. Тазик неподъемный. Пальцы дрожат, впившись в загнутые эмалированные края, а сандалии скользят по мокрым плиткам. Девочка уже поворачивает за угол и вдруг слышит истошный крик матери.
– Беги скорее в дом! И закрой дверь! Я ее задержу!
С колотящимся сердцем и режущей болью в пальцах девочка залетает на крыльцо и оборачивается на маму. Та, вцепившись одной рукой в калитку, машет молотком, угрожая пустой, размытой от ливня улице.
– Беги в дом и закройся! – снова слышит Даша и, собрав последние силы, вбегает с тазиком по ступеням. Когда она закрывает за собой дверь, шум смолкает, и комната в глазах тут же расплывается от выступивших слез.
***
Даша успела закрыть дверь до того, как выглянувшая из дома напротив соседка ее окликнула. Ничего не изменилось. Шепотки, взгляды, сплетни всю жизнь липли, как мухи. А мать была словно подвешенная к потолку, копошащая всем этим клейкая лента.
Девушка быстро пробежала по комнатам, чтобы задернуть шторы. Она старалась не вглядываться в дом. Ей не хотелось пускать его болезненный вид в свой еле выстроенный мирок. Если бы такое было возможно, она бы пробыла в нем с закрытыми глазами. Не глядя, навела порядок перед продажей и сдала бы ключи, как переходящее по наследству проклятие. С ощущением вины и облегчения.
Задернув шторы в последней, материнской спальне, девушка вышла в темную прихожую и торопливо стукнула по выключателю. Лампочка помигала, потрещала и, наконец, загорелась тусклым светом, прорезая скопившуюся на плафоне пыль.
Раскладушка, на которой Даша спала во время своих редких приездов, была сложена в кладовке. Из зева этой маленькой тесной комнатки, которая находилась в простенке между кухней и столовой, тошнотворно пахнуло прошлым. Даша различила запах мази, которой мать натирала вечно ушибленные от истеричных побегов и пряток колени и кислую вонь пропавших заготовок. В них добавлялось так много спирта, что ни один ужин не обходился без маринованных, совершенно несъедобных огурцов.
А иногда и завтрак.
Аккуратно застелив привезенное с собой чистое белье, Даша переоделась в длинную широкую футболку, в которой собиралась спать и села на постель, совершенно не представляя, что делать дальше. Подсказал желудок.
Кухня, в отличие от остальных комнат, давила не так сильно. Здесь мысли возвращались к насущного. Здесь нужно было думать о том, как успокоить урчащий желудок китайской лапшой и освежить голову растворимым кофе.
Даша достала кастрюльку, которую мать использовала вместо чайника (почему-неизвестно) и поставила кипятить воду. Вытащила из рюкзака пакетики со всем тем, что надо просто залить и подождать, и села за стол, оперев голову на руки и закрыв глаза.
– Ничему не удивляйся, дочка! – раздался голос матери, и девушка вздрогнула. Воздух вокруг стал теплым и влажным, вода булькала и шипела, выкипая со дна кастрюльки.
Меловой круг, которым была очерчена кухня, стерся.
***
– Только ничему не удивляйся, дочка! И ничего не бойся, – на маме длинный цветастый сарафан, волосы распущены и пряди липнут к вспотевшему лицу, – она до нас больше не доберется…
Мама забирает у Даши молоток и одну из дощечек, а сама поднимается по лестнице к потолку. Там чердачный люк, а еще, по словам мамы, там теперь «будет заперта злая тетя, которая больше не сможет их испугать». Раздается первый удар, девочка вжимает голову в плечи и прижимает к себе доску. Пространство наполняется неровным оглушительным стуком. Даша слышит, как мама то вздыхает, то будто довольно усмехается. Когда все смолкает, девочка открывает глаза и смотрит на цветастый подол, который раскачивается при каждом шаге мамы. В каждом ее движении страх и поспешность. Через много лет Даша пройдет большой путь, чтобы вытравить это из своих движений, а пока она смотрит на маму, севшую возле нее на колени.
– Я ее туда загнала, и мы с тобой ее там закрыли. Сейчас еще забьем дверцу с улицы и, наконец, сможем отдохнуть.