Дурацкое пространство

— Фантомы, — мне подурнело, — сволочные фантомы. Ведь, вас, самочек, нет. Ты — иллюзия. Вы все — иллюзии. Но, мля, какие иллюзии! — я для ума попыхтел сигаретой. — Призраки паршивые. Стой, — чувствуя, что Маргарита пытается мне возразить, я пресек попытку в зародыше. — Да ты послушай меня, безумная! Таким, как ты, попросту нельзя верить! («Почему?») Да потому, что вы умеете только лгать, хамить и предавать!

— Я тебя предала?

— Еще предашь!

— Да ведь нельзя инкриминировать…

— О, ага, какие ты словечки знаешь. До чего же приятно пообщаться с сапиенсом. Точнее, с самкой сапиенса.

Маргарита закурила.

— А ты сама-то веришь? В то, что говоришь? — Маргарита молчала. — Веришь? — ко мне тихонько подкрадывалась истерика. — Нет, конечно. А зачем же ты лжешь? — я замахал руками, видя, что Маргарита собирается мне возразить. — Да, ты лжешь. Вся твоя дурацкая любовь ни черта не сто́ит!

— Почему?

— Да потому, что ты ничего не можешь. Как, кстати, и все вы. Только слова! Заметь: мы встречаемся (тьфу, слово-то какое — встречаемся!) не со вчерашнего дня. А ты ведь не в состоянии прийти ко мне и вымыть блюдце, запачканное жареным яйцом. Брезгуешь! Что, не так?! Ключи ведь у тебя есть. Да так всегда. Твари. Дурные, дурные гнусные твари!

Дальше. Дальше, Маргарита! Знаешь, если честно, хватит с меня. Хватит! Твои слова не стоят ничего. Маргарита, на фиг, — я настолько приблизился к ней с горящей сигаретой, что она испугалась и отдернулась на подушку, — ну скажи что-нибудь путное, и хватит лепетать на тему, что мы живем в эдаком мире и все такое прочее. Как вы меня достали.

Запал иссяк. Мне не возражали, а спор с самим собой был абсурдом.

Маргарита стала заплетать косу. Ага, пора. Разве что сходить на кухню, глотнуть остывшего чаю, посетить туалет, надеть те же самые сандалии и почесать на хауз.

Нет, все, конечно, было не так просто. Я чувствовал себя не лучше, чем птичья тушка в кулинарии. Впрочем, что она может чувствовать? Мне хотелось сказать что-нибудь умное напоследок, что-то эдакое завернуть. Но лишь спросил:

— А почему мы ссоримся?

И ушел.

_{* * *}

Через несколько дней вернулся, и мы продожили. Синё — в витрине дома — до́ма, примыкающего перпендикулярно к жилищу — «точке» Маргариты. Рядом располагался лабаз. Хозтовары, господи, как это тривиально. Я тонул в синеве.

За стеклом ходили какие-то люди. Люди ли? Они перемещали предметы, это было какой-то феерией, сути которой создания не понимали, да это и не входило в их задачу. Синее, все синее. Было приятно. Щемило только как-то. Марианна. Она погибла самым нелепым образом, вот так же, похоже, любуясь в стекле небом — а тут вот какая история: не справился с управлением, замечательная формулировка. Да, бывает так: стои́т человек на тротуаре аж метрах в двух или даже более от проезжей части, покуривает себе сигаретку, смотрит в небо, слушает соловьев. На тебе! Некий безмозглый мерзавец делает странный маневр, водитель автобуса, дабы избежать столкновения, психоделически порачивает руль — и вот вам результат: всего-то полдесятка трупиков. Обычное дело, скажет любой патологоанатом, видали мы еще и не такой фарш. Хорошо, наверно, им быть, патологоанатомом. А если бы в жертвах оказалась его любимая? Ладно, хватит спекулировать.

Я любил Марианну. Как я ее любил! О, вашу мать, я был готов порвать этот дебильный мир на части. Чем все кончилось? Полной хренью. Но перед этим вышла еще одна галиматья.

Мой друг Костя тоже ее любил, вот какая засада. Самое забавное — да, теперь остается только смеяться, подобно придурку — это нисколько не помешало нашей дружбе. Мы договорились — никто не навязывал решения друг другу — пусть выбирает сама. Нам было по семнадцать. Знаете, что учудила эта умница? Она возомнила, что, в конце концов, надо бы распрощаться с этой несчастной девственностью, и скаталась на юг. Юг! Где и подарила невинность какому-то любителю северных подруг. Я скис, когда узнал об этом. Костян тоже. Надо отдать ему должное — он все-таки продолжал ее любить. Простил. А я, как последня сволочь, начал квасить. Это было, конечно, совсем не то, что происходило потом: тогда хватало чекушки водки, даже ее было трудно одолеть.

Затем эта история с автобусом.

Да какого черта мы живем именно так, а не иначе?

Ладненько, что-то я разнервничался.

В общем, нажрался.

Нажрался этим миром. Я не хочу его понимать. Да и не пойму никогда. Могу только любить Маргариту. Все остальное — чушь собачья.

_{* * *}

Маргарита умничала. Я внимал. Прикинь, говорила она, загадочно затягиваясь полузаграничной (американские подорожали) сигаретой, это никчемный мир. Возразить я не мог — не умел лгать. Как жить?

В нем? В этом мире? Удивила, да?

Однако не по-христиански как-то обгаживать свой мир. Не такая уж это и ботва. Что, нет?