Дурацкое пространство

— Почему мы не ездим на трамваях? Почему ты считаешь нормой передвигаться по узкоколейке, ширина которой — семьсот пятьдесят миллиметров? — Откуда она это узнала? — Нормальная ширина колеи тысяча пятьсот с чем-то миллиметров. — Получать подобную информацию от женщины казалось чем-то запредельным. — Раньше ходили трамваи. На вылетных линиях — с прожекторами.

Да отколе у нее, черт возьми, эти сведения?

_{* * *}

Проклятье, мы ссорились. Ссорились, как последние придурки. Взглянув последний раз на небо, я собрался и опять ушел.

Потом она телеграфировала.

Не люблю эти послания.

Не люблю.

Внезапно застучавший аппарат насилует тебя хуже всего. Это самое поганое, что только можно вообразить, представить и поиметь в этой или какой пойми жизни. Любовь? Ну. Сколько раз себе говорил: не врубай телеграф — иначе будут проблемы. Мало? Видимо, да.

Выруби телеграф. Выкинь его. Раб. Жалкий раб. Несчастный урод, пассивный, торгующий собой, может быть когда-нибудь тебе станет стыдно. Дешевка.

Люблю я тебя, Маргарита.

_{* * *}

Она тоже любила меня, так, наверно, получается. О, как банально. Она любила. Письма писала даже. Вот, например, одно… м-м… Нет, цитировать вряд ли нужно.

— На вылетных? — я хохотал с термина.

Я ее любил. Любил ее, целовал, носил на руках по квартире. Маргариточка моя. Ты моя задничка, попка несчастная. Люблю тебя, люблю.

А Маргарита несла всякую хрень. Мол, нет ничего бесконечного. И рано или поздно все это кончится, когда-нибудь ты пройдешь вечером в тумане мимо храма один — меня не будет. Ведь мы исчезающие.

Какие слезы.

Так что бы это значило — исчезающие? Вот что.

— Я тебе уже говорила. Мы просто перемещаемся.

Оригинально.

— Знаешь, как бы это назвать? — Маргарита сощурилась, дым попал ей в глаз. — Сказать, что это была прошлая жизнь? Ты не поверишь.

Не поверил.

— Я была пилотом. В той жизни (Маргарита сделала ударение на слове «той») мы достигли Марса. И управляла кораблем я, а не пиндосы какие-нибудь, как их принято называть в вашей так называемой массовой культуре. Вообще после тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года у вас все пошло не в ту степь. Ха! Брежнев сделал роковую ошибку. Не в политике, нет. До этого года кибернетика, как мы с тобой понимаем этот термин (я поежился), развивалась независимо от американцев. Стоп! — заорала она, видя, что я собираюсь ей возразить. — Что сказал этот дурень? Американы, мол, шарят в вопросе покруче, и надо попросту копировать эти системы! Это не то, что геморрой, это — полная катастрофа! А разработки ваши? Все похерили на корню, придурки. Ну вот, у нас все было не так. «Битлз»…

— А «Битлз»-то причем? — изумился я.

— Язык! Ты понимаешь — язык! У вас они пели по-английски. У нас, правда, тоже… Если бы ваш Боярский был так же популярен в мире, как «Битлз», то все заговорили бы по-русски.

— Ага, — засуетился я, — если «Песняры» были бы покруче «Роллинг Стоунз», тогда, выходит, все бы заговорили по-белорусски?

— Грубо говоря, да.

— Э… что-то не убедила.

Маргарита жахнула рюмку. Я присоединился.

— Культура, на фиг — да что это такое? — спросила Маргарита.

Задумался.

— Лабуда какая-то, — проворчал я.

— Вот и я так думаю. Культура — это не только совокупность знаний, информации. Есть правила типа не пукать, например. Ты можешь дать определение культуры?

— Нет, — признался я честно. — Ладно, мы договорились: культура — лажа.

— Умник. Культура — это система запретов. Список, реестр. И все.

Меня перло. Впервые в жизни я нашел женщину умнее себя. Это было круто.

Получается так, что они исчезают. А мы не исчезаем. Мы остаемся. И пашем, как проклятые. Зарабатываем деньги, чтобы прокормить левых детей, читаем после этого статистику, ложимся спать, скинув надоевшие тапки; все это для того, чтобы, проснувшись чудесным, блин, завтрашним утром, надевши эти долбаные тапки опять, сходить в туалет, потом торопливо что-то сожрать — разумеется, ни у кого из этих так называемых современных интеллектуалок не зародится в башочке мысль, что надо бы покормить мужа — и почесать. Вечером же почесать обратно. Уродцы, дрессированные суслики. Баба, увы, вагина, не более того. Им, понятное дело, дико не нравится эта мысль. А вот впадать в доморощенную философию и рассуждать об отвлеченных категориях мы ой как любим.

Да пес с вами.

Я иду, мысль моя становится все более белой. Белые дома, белая дорога. Подходит белый автобус. Я сажусь в него, и все бы хорошо, все белое, но подходит белый кондуктор и начинает шуметь в своем стиле. Белое, белое.

Хорошо им, шарикам в невесомости.

Маргарита?

Люблю?

Конечно.

Завидуешь, что ли?

Стоп, а с чего ты решил, что ей должно быть лучше, чем тебе?

Транспортный насильник бакланит, что, мол, купите билеты. Смысл? Мне выходить через остановку.

Выхожу. Иду домой. Ложусь спать. Перед отключением думаю. Маргарита.

_{* * *}