Дурацкое пространство

Мой друг Костя тоже ее любил, вот какая засада. Самое забавное — да, теперь остается только смеяться, подобно придурку — это нисколько не помешало нашей дружбе. Мы договорились — никто не навязывал решения друг другу — пусть выбирает сама. Нам было по семнадцать. Знаете, что учудила эта умница? Она возомнила, что, в конце концов, надо бы распрощаться с этой надоевшей девственностью, и скаталась на юг. Юг! Где и подарила невинность какому-то любителю северных муз. Я скис, когда узнал об этом. Костян тоже. Надо отдать ему должное — он все-таки продолжал ее любить. Простил. А я, как последняя сволочь, начал квасить. Это было, конечно, совсем не то, что происходило потом: тогда хватало чекушки водки, даже ее было трудно одолеть.

Затем эта история с автобусом.

Да почему мы живем именно так, а не иначе?

Ладненько, что-то я разнервничался.

В общем, нажрался.

Нажрался этим миром. Я не хочу его понимать. Да и не пойму никогда. Могу только любить Маргариту. Все остальное — чушь собачья.

_{* * *}

Маргарита умничала. Я внимал. Прикинь, говорила она, загадочно затягиваясь полузаграничной (американские подорожали) сигаретой, это никчемный мир. Возразить я не мог — не умел лгать. Как жить?

В нем? В этом мире? Удивила, да?

Однако не по-христиански как-то обгаживать свой мир. Не такая уж это и ботва. Что, нет?

— Почему мы не ездим на трамваях? Почему ты считаешь нормой передвигаться по узкоколейке, ширина которой — семьсот пятьдесят миллиметров? Нормальная ширина колеи тысяча пятьсот с чем-то миллиметров. — Получать подобную информацию от женщины казалось чем-то странным. — Раньше ходили трамваи. На вылетных линиях — с прожекторами.

Да отколе у нее, черт возьми, эти сведения?

_{* * *}

Проклятье, мы ссорились. Ссорились, как последние маразматики. Взглянув последний раз на небо, я собрался и опять ушел.

Потом она телеграфировала.

Не люблю эти послания.

Не люблю.

Внезапно застучавший аппарат насилует тебя. Это самое поганое, что только можно вообразить, представить и поиметь в этой или пойми какой жизни. Любовь? Ну. Сколько раз себе говорил: не врубай телеграф — иначе будут проблемы. Мало? Видимо, да.

Выруби телеграф. Выкинь его. Раб. Жалкий раб. Горемычный урод, пассивный, торгующий собой, может быть когда-нибудь тебе станет стыдно. Дешевка.

Люблю я тебя, Маргарита.

_{* * *}

Она тоже любила меня, так, наверно, получается. Банально. Она любила. Письма писала даже. Вот, например, одно… м-м… Нет, цитировать вряд ли нужно.

— На вылетных? — я хохотал. Термин почему-то казался смешным.

Я ее любил. Любил ее, целовал, носил на руках по квартире. Маргариточка моя. Ты моя задничка, попка несчастная. Люблю тебя, люблю.

А Маргарита несла какой-то вздор. Мол, нет ничего бесконечного. И рано или поздно все это кончится, когда-нибудь ты пройдешь вечером в тумане мимо храма один — меня не будет. Ведь мы исчезающие.

Какие слезы.

Так что бы это значило — исчезающие? Вот что.

— Я тебе уже говорила. Мы просто перемещаемся.

А это оригинально.

— Знаешь, как бы это назвать? — Маргарита сощурилась, дым попал ей в глаз. — Сказать, что это была прошлая жизнь? Ты не поверишь.

Не поверил.

— Я была пилотом. В той жизни (Маргарита сделала ударение на слове «той») мы достигли Марса. И управляла кораблем я, а не пиндосы какие-нибудь, как их принято называть в вашей так называемой массовой культуре. Вообще после тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года у вас все пошло не в ту степь. Брежнев сделал роковую ошибку. Не в политике, нет. До этого года кибернетика, как мы с тобой понимаем этот термин (я поежился), развивалась независимо от американцев. Стоп! — заорала она, видя, что я собираюсь возразить. — Что сказал этот дурень? Американы, мол, шарят в вопросе покруче, и надо попросту копировать эти системы! Это не то, что геморрой, это — полная катастрофа! А разработки ваши? Все похерили на корню, придурки. Ну вот, у нас все было не так. «Битлз»…

— А «Битлз»-то причем? — изумился я.

— Язык! Ты понимаешь — язык! У вас они пели по-английски. У нас, правда, тоже… Если бы ваш Боярский был так же популярен в мире, как «Битлз», то все заговорили бы по-русски.

— Ага, — засуетился я, — если «Песняры» были бы покруче «Роллинг Стоунз», тогда, выходит, все бы заговорили по-белорусски?

— Грубо говоря, да.

— Э… что-то не убедила.

Маргарита жахнула рюмку. Я присоединился.

— Культура, на фиг — да что это такое? — спросила она.

Задумался.

— Лабуда какая-то, — проворчал я.

— Вот и я так думаю. Культура — это не только совокупность знаний, информации. Есть правила типа не пукать, например. Ты можешь дать определение культуры?

— Нет, — признался я честно. — Ладно, мы договорились: культура — лажа.

— Умник. Культура — это система запретов. Список, реестр. И все.

Меня перло. Впервые в жизни я нашел женщину умнее себя. Это было круто.