Дурацкое пространство

Сегодня было удивительно синее небо; начиналось какое-то действо, претендующее на загадочность, но я знал все сюжетные ходы синевы, обмануть меня было невозможно. Окно распахнуто, и прохладный ветер изящно нежит твои вспотевшие плечи, спускается потихоньку и ласково, как любимая, проводит по пояснице, бесстыдно залезает в трусы (о, не в обтяжку, нет, ведь ты мачо, и твои семейники похожи на авангардный продукт модного художника) — он опускается все ниже, и ты начинаешь задумываться о том, что́, собственно, привело тебя сюда, в эту пародию на небоскреб с видом на кладбище и полусгнивший залив. Нехотя поднимающееся солнце лениво освещает дружную тройку пятиэтажек, невзрачную кирпичную школу, в которой через час-другой глуповато зазвенит звонок, призывая малолетних идиотов прикидываться великовозрастными идиотами. Становится жарко — настолько быстро, настолько, что ты даже не успеваешь понять, что к чему — не успеваешь оценить пейзаж: этот захудалый, практически единственный магазин на весь микрорайон, пока еще закрытый, одинокого пенсионера, увешанного орденами, припершегося сдуру в эту рань за квасом, да девицу с умеренно стройными ногами, которая зачем-то вышла — явно не за продуктами, а просто так, прогуляться. Синее спорит с белым: сама природа поляризует небо, а ведь линзы в очках тебе не удастся повернуть, как захочешь; таким образом, думаешь ты, поляроидные очки — бессмыслица.

Синее и белое, невесомые шарики пломбира в вязкой синеве. Я продолжаю созерцать театр неба. Этот день на удивление ясен; наверно, стоит послушать радио — там наверняка одно из дрессированных животных заявит, что за последние столько-то там лет ничего подобного не наблюдалось. Через час, а может, и всего лишь через полчаса наступит депрессия, обычная депрессия, вызванная туманом. Снова закроются, будто стыдясь, ларьки и забегаловки на душную северную сиесту — в тишине ты будешь, словно помешанный, глотать пастью сырой воздух, захлебываясь им, как рыба на берегу.

Синее. Мне кажется, что я стою не на седьмом, а на двадцать пятом этаже — так красиво зрелище. Маргарита что-то готовит на кухне. Пики дальних башен все еще видны — а ведь до них, если верить карте, почти четыре километра.

Синее. Тумана не будет? Яичница, чай. Туман начнет трогать меня своими нежными мохнатыми лапками только тогда, когда я пересеку проспект — до дома останется совсем ничего — что ж, приду и лягу, посмотрев перед этим на то, как исчезают в мареве один за другим здания, прокручу в голове события сегодняшнего дня — Маргарита прежде всего, утренняя Маргарита, Маргарита, такая добрая и заботливая, что, если честно, уже почему-то противно, Маргарита, которая завтра наверняка придет и сунет в мой потный кулак замызганные фантики, а потом добавит звонких монет, и мне придется сделать вид, что брать их не стыдно, потому что моя подруга обеспечена; в отличие от меня, у нее откуда-то есть деньги — мне только придется повернуть пакетник и попытаться словить дурной кайф, примерно такой же, который я словил, придя по старой памяти в «Багровый закат» на День работника МВД. Маргарита, конечно, предаст меня. Не верю я во все эти слова.

На празднике, если его можно так назвать, я был пьян изряднейше. Этого мало — я не постеснялся припереться в зал (не ломиться в аппаратную умишка, как ни странно, хватило), занять, похоже, единственное свободное местечко рядом с левым проходом и, напустив на себя суровый вид, изобразить знатока. Сие получилось. Люди в форме пели. Акустика на удивление была неплоха. Не иначе, аппаратурку какую-никакую Марфа Петровна поимела. Стерва. Говорил же ей, что все это никуда не годится, так дальше не пойдет. Денег, видишь ли, нет!

Человечек в кителе, явно пытаясь подражать известной эстрадной звезде тысяча девятьсот семьдесят какого-то года, пытался убедить публику, что, мол, продолжается бой. Колонки орали. Из портала высунулся ведущий и, не зная, чем заняться, начал аплодировать сам себе. Урод безмозглый. Зал завелся. Аплодисменты чуть было не заглушили фронтальные, но тут эмвэдэшник-певец (вот школа) что-то гаркнул в микрофон и шум стих. Я нервно глотнул из двухлитровой бутылки «Крепкого», стыдливо отворачиваясь влево. Справа сидели зрители, мне было в некоторой степени неудобно предаваться разврату. А что, собственно? Могу я себе устроить маленький праздник, не все же жрать икру, как свинье?