Дурман для зверя

— Ради себя. Тебе без него очень плохо, больно — это очевидно. Только ты сама знаешь, до какой степени. Только ты можешь взвесить и решить, стоит ли избавление от этой боли твоего прощения. Или же ты выберешь и дальше терпеть ее, храня и взращивая обиды.

— Вы сказали, Серафима, что больше не работаете на Уварова, — начав сердиться, я села, избавляясь от ее прикосновений.

К моему изумлению, все мое тело не ныло и было, похоже, в полном порядке. Сколько же я тут провалялась? И насколько быстро теперь у меня все заживает?

— Не работаю.

— Тогда почему агитируете тут за него?

— Я, как ты выразилась, агитирую за тебя. За твое счастье.

— Какое же это счастье — быть чьей-то вещью?

— Ты удивишься, насколько разные и причудливые формы это самое счастье принимает. Для кого-то оно и вещью быть.

— Ну не для меня уж точно.

— Так и выбирай не это, а свои собственные условия. — Серафима властно вернула меня на место и стала разминать уши, опять вгоняя в транс. Как это у нее выходит?

— Вы меня запутали.

— Сейчас распутаю. И ты мне доверяешь, помнишь? Поэтому притворяться из-за обиды, чистой вредности или задетой гордости не станешь. Не передо мной.

— Что-то это меня смущает.

— Смущение — это нормально, а вот ложь — чаще всего защита, но от меня тебе не нужно защищаться. Мы тут совместными усилиями тебе помогаем, держи это все время в голове. Готова?

— Угу. — Знать бы еще к чему.

— Ты сегодня получила некое послание, которое оставила без внимания. Думаю, будет правильнее начать с него.

Какое еще послание? О! Вот, блин! Мой новоявленный братец, он же брат Захара, действительно сунул мне какую-то бумажку, про которую я во всей этой тусне с побегом просто забыла. Двойной родственник, или как это вообще назвать? Нет, бывает же!

Я дернулась, поняв, что записке, скорее всего, конец, если она попала в стиралку вместе с джинсами, но Серафима молча положила мне на грудь мятый сложенный листок, и я развернула его, почему-то робея. Написано было меленько, и строчки едва не лезли друг на друга, как если бы писалось все в спешке.

«Сестра! Блин. Круто-то как! Короче, по делу и самое главное, мелкая.

Я здесь из-за тебя и за тобой.

Захар не козел, хоть и смахивает.

Ты его истинная, и он без тебя загибается. Прости его, ну тупанул мужик, чё.

Утром пересечемся на улице после твоего оборота, я тебе все объясню. Клянусь, все будет лучше всех! Зуб даю!

И ты у меня супер, сестра-а-а!»

И ты вроде, оказывается, ничего… брат.

— Спрашивай, — велела Серафима.

— Что такое эти истинные? Именно то, о чем пишут в фэнтезятине? Увидел и все, кранты, любовь до гроба?

— А ты разве любишь Уварова?

— Я… Да я, по сути, его толком и не знаю, как могу любить? Это же не собака чихнула!

— Но тебя к нему тянет. Непреодолимо.

— Не… — начала я, но вспомнила, что договор был не врать и не притворяться. — Есть такое дело.

— Вот это притяжение, необъяснимое, бесконтрольное и чрезвычайно мощное, и есть признак истинной пары. Это подсказка природы и судьбы для двоих, что они способны стать идеальными друг для друга. Это их шанс создать из притяжения и бешеного сексуального влечения чувство. Ту самую любовь. Помимо прочего.

— Как-то это… ну, не слишком привлекательно выглядит. Смахивает чуток на какое-то принуждение, что ли. Странно для меня. Ради чего?

— Давай-ка мы начнем с начала. Курс молодого оборотня, так сказать. — Серафима перешла к мочкам ушей, и, несмотря на всю серьезность темы, мне захотелось мурлыкать, ей-богу. — Принято думать, что эволюция уделила максимальное внимание человеку, конкретно — виду хомо сапиенс. Собственно, по-другому думать вы и не можете, потому как в школе вас учили именно так. Но те, которых ты сейчас называешь оборотнями, все еще не привыкнув, что и сама относишься к этому виду, тоже прошли длинный путь в своем развитии.

Серафима замолчала, будто задумавшись, и ее зрачки снова вытянулись в узкую полоску, напугав меня своим не то чтобы нечеловеческим, а диковатым даже для животного видом. Стоп! А у кого из животных так вытягиваются зрачки? Разве не…

— Нас, оборотней, почти столько же, сколько животных существует на земле. Вернее, нас столько было. Есть оборотни-волки, оборотни-медведи, оборотни-рыси…

— А вы? Неужели… змея?

— Тебя это пугает? — грустно улыбнулась женщина, чуть наклонившись к моему лицу.

— Ну, скорее да, чем нет. — Мы же тут правду говорить пообещали.

— Не бойся. Я последний представитель этого вида. К тому же настолько старый, что о самом существовании нас, полозов, уже никто и не помнит даже в среде самих оборотней.

Женщина рвано вздохнула и выпрямилась, ускользая из моей прямой видимости, но мне померещилось сверкание слез в уголках глаз.