Дурман-трава

«Буду тебе обузой. Не могу отвязаться от проклятого видения. Видно, с годной у меня что-то не в порядке. Не обижайся. Башка у меня все время кружится, когда вспоминаю Сухаря. Теперь из меня ходок никудышный. У тебя благородные мысли, цель своя. Чем и силен ты, Тереха, против меня. Я — другой. Для оправданья мне это золото не нужно. Не засветит оно мою дурью башку нимбом ангельским, ей-богу. Грешен я, брат Тереша, поверх маковки. И согласен другой раз с тобою, с мыслями твоими, но как их на себя примеряю, так и вижу над собой власть не твою. Это золото, появись оно у меня в руках, будет сильней всех твоих слов. Чую, не совесть шел я с тобой на пару очищать. Пожить кучеряво хотелось — в том и смысл видел во всей нашей затее. Не судьба мне сравняться с тобой. Как ни стремился всю дорогу, а ничего не получается, на другое мои мысли годны. Какая там к черту честь! Да получи я мешок золота, может, и зверем на тебя смотреть стал, кто знает. Но точно знаю, — не мог бы я с ним расстаться, верняк… А раз так, то и не компаньон я тебе. И сил больше нет, и злость вся вышла. Один страх берет, что ни золота, ни жизни. И какое мертвяку золото? А я уж на грани. Не судьба… Иду сдаваться… Извини уж, Тереха. Место, где я тебя оставил, сориентировал. Компас оставил тебе, карты тоже. Только переписал на бумажку схему обратной дороги. Когда приду к геологам, скажу, где ты и куда путь держишь. Еще раз прости. Удачи тебе. И все ж пусть бы нас посадили, жизнь дороже всего на свете. Пока, брат Тереша. Спасибо за все. Твой Родька».

Так и остался посреди глухой тайги Терентий. Спасибо Родьке — догадался оставить ружье, взял лишь самое необходимое на трехнедельный путь. Знал бы он, что всего через несколько деньков Терентий будет стоять у края желтой чаши!

4

Снилась ему то холодная ночевка в темном ущелье, то встреча и неожиданная помощь геологов экспедиции Коникова, ехидный и добрый проводник экспедиции тофалар Серафим Саганов, Майя и мать, снился громадный пес. Снилась тяжелая обратная дорога. Во сне пытался припомнить, когда же подкралась к нему простуда. Быть может, там еще, у мраморной чаши, где несколько заходов пришлось сделать Терентию в студеную талую воду — нырять в самую глубь многометрового колодца, вымытого водопадом. Хорошо хоть слив воды осенью был в реках не такой сильный, как в паводок и до середины лета, когда потоки сшибали с берегов целые деревья. Вода здесь насачивалась в ручьи и реки из высоких снежных каров, где пристыли к скалам слежалые годами белые наросты. Холод этой чистой безвкусной воды сжимал дыхание, сковывал грудь, сводил ноги… И все то время, пока колготился он вокруг бездонной студеной ямы, отогревался у костерка и снова, обняв камень потяжелее, спрыгивал с ним в белый мраморный колодец и все не мог дойди до его дна, испугавшись, отпускал балласт, раньше времени всплывая оттого наверх, — все те часы казалось ему, что кто-то неотступно следит за ним, смотрит в затылок. Он резко оборачивался… и, никого не обнаружив, успокаивался, продолжая дело.