Дурман

И не только сердцу, как оказалось. И мозгам велеть не получалось, и телу своему, без него словно бы недоделанному; рукам, которые «ломало», если его не касались долго; обонянию, которое без аромата кожи Витали, только сигаретный дым и воспринимало, будто иные запахи исчезли вокруг…

Кошмарная ситуация. На самом деле. Будто попали в аварию и замерли в коме. И едва «теплятся» показатели жизнедеятельности. А улучшения нет.

И почему-то только ночами встречались. Что усиливало ощущение безысходности. Странно так, он днем не приезжал никогда. Правда, писал, да. И звонил иногда. И Таня теперь все время таскала с собой телефон, даже в операционную. Тут уже опасалась, что не так поймет, если не ответит. Патовое положение.

Краем уха она слышала обрывки его разговоров по телефону, какие-то дела, проблемы, что-то важное, что необходимо было как можно скорее решить. Предполагала, что из-за этого, вероятно, и занят все время. Но не спрашивала ничего. Не представляла, как вынесет, если еще что-то «такое» узнает.

И, несмотря на все это, каждый раз бросала в объятия друг друга их потребность, на грани, до боли, до засосов и следов, до крика. До безумия, когда ни о чем другом уже и не думаешь. Обо всем забываешь. Даже об элементарной безопасности, что уж вспоминать о здравом смысле? Нет полумер, не хватает сил быть нежными. Будто и тут пытаются каждый свое доказать, надрывая нервы и кожу.

Невыносимо. А как иначе — ни она, ни он не могли сказать.

Он подарил ей букет роз на восьмое марта, снова такой огромный, что неясно, как держать и куда ставить. И подарочный сертификат в салон красоты на крупную сумму. А Таня психанула. Не из-за цветов или подарка. Просто нервы «ни к черту стали», как Виталя говорит, этот сертификат — лишь повод для срыва.

— Что, совсем страшная стала? Уже не нравлюсь? — сразу «ощетинилась», хотя и брать, вроде, все еще не очень соглашалась. И не ждала подарка, не намекала, не требовала.

Отступила. Обхватила себя руками, будто холодно.

И обижать его не хотела. Нет. Просто у самой в душе такая свалка, такая боль, что ничего хорошего сказать не может. Рот открывает, а эта боль выплескивается. И злость, что все вот так складывается! Даже на работе старалась только о пациентах разговаривать.

И он это понял, кажется. Опустил цветы прямо на пол, туда же сертификат этот. Пересек коридор, не заботясь снять ботинки. И сильно обхватил Таню со спины. Прижался губами к шее, под растрепанным «узлом», в который она волосы скрутила.

— Нравишься? Не нравишься? Да я дурею от тебя, Танюша. И с каждой минутой, все безнадежней залипаю, — тихо хмыкнул. Притянул к своему телу сильнее, хоть она и не вырывалась. А, может, стоило бы? — Но сама же говорила, что я тебя измучил. Вот, искупаю. Расслабишься, потратишь на себя время, забыв обо мне.

Взял и закутал ее в свое же пальто, обхватив со спины полами.

Замерла, прижавшись затылком, спиной к нему. Тепло так. Горячо, даже. Без него ее теперь все время морозило, никакие свитера не спасали. Вдохнула глубоко.

И хрипло рассмеялась.

— Забудешь о тебе, как же. Не могу я с этим справиться, Виталя. Ты у меня в мозгу, похоже, застолбился. Все время только о тебе и думаю. И о том, что и где ты сейчас делаешь…

Он почему-то коротко рассмеялся. Не весело, как-то так…

— Вот пойди и расслабься, отключи пока мозг, — снова прижался губами к затылку, так, что у нее дрожь по всему телу. Обнял сильнее. — Любовь твоя же не в мозгах? — как-то требовательно, с намеком.

Что ему сказать? И в голове тоже, уже поняла это. И не отключить ее, как не пробовала…

— Не слышу, Таня, — обхватил ладонью ее подбородок, заставил повернуть голову.

— Везде она, Виталь, в каждой клетке, даже в ногтях, кажется, и не отключается, окаянная, — иронично и горько хмыкнула. — Сомневаюсь, что СПА поможет…

А он ей в губы впился, прервав. Неудобно и шею тянет. Горячо, давит на грудь второй рукой, обхватывая. И так хорошо, что на все плевать! Если бы можно было все время так — чтоб целовал, а она не могла о чем-то другом думать… Только глупое и жалкое такое желание. Как страус — «голову в песок».

Цветы она поставила в пустой комнате. Той, которая когда-то брату принадлежала. Не потому, что видеть не хотела, а оттого, что приоткрыла форточку, сделав воздух холоднее. Хотелось ей, чтоб эти розы стояли дольше. Пусть в ведре, пусть в пустой комнате, но стояли для нее долго-долго. А Таня постоянно заглядывала и смотрела, подходила, касалась лепестков кончиками пальцев, нюхала.