Дурманящий и поминальный напиток в вере и культах наших предков

Однако если мы рассмотрим торжественный, тщательно регулируемый предписаниями ритуал пивного возлияния, то мы необходимо приходим к выводу, что само пиво было источником и центром святости. Эту святость можно укрепить иными силами, но она не может быть сведена к чему-то другому. Ее непосредственной и первичной причиной является питательное и живительное качество пищи. Пища удовлетворяет первейшую потребность человека, поэтому она привлекает его внимание прежде любых других вещей. Пища становится центральным объектом первобытного сознания, целью всех стремлений, центром всех чувств – поэтому пища становится священной или табуированной[90]. «Каждая трапеза становится соприкосновением с творческими силами жизни, с вечной жизнью Божества[91]». Пиво также имеет ряд свойств, присущих пищевым продуктам. Более того, пиво, будучи опьяняющим напитком, имеет и особые свойства, или, если выразиться точнее, обладает более интенсивными свойствами возвышенной, более насыщенной жизни. Будничное сознание собственного Я растворяется в этом напитке и обретает возбужденное состояние.

С этой точки зрения мы не можем полностью согласиться с М. Каеном, когда он пишет: «Однако пиво не является священным напитком, подобно священным напиткам Индии и Персии. Оно не предназначено для религиозного употребления. В нем нет имманентной религиозной добродетели[92]». Север Европы не знал какого-то особого напитка богов. Напиток жертвенного пира был таким же, как и напиток для всех других собраний, но он вряд ли активно использовался в повседневной жизни, так как в быту предпочитали молоко и воду.

Из этого, однако, нельзя сделать вывод, что пиво не имеет самостоятельной религиозной ценности. Было бы неправильно называть «светским» любое собрание, которое не было напрямую связано с богами. Когда наши предки устраивали пиры, их наполняло обращение к святому, которое обретало все большую силу благодаря пиву. Эту силу, она же крепость, испытывали, употребляя опьяняющее зелье; формели высвобождали ее, делали подвижной, но не создавали. Нуминозный эффект пива не был связан только с обстоятельствами его употребления, он проявлялся уже в процессе варки. Каждое рождение силы напитка, обретение им крепости – это особенно критическое и опасное переходное состояние, поэтому пивоварение как искусство было защищено всевозможными запретами[93].

Решающее доказательство первичной святости пищи и питья раскрывается в отношении к ним христианства. То, что место трапезы в религиозном культе отнюдь не было связано с языческими богами, видно из того факта, что миннетрунк не последовал за язычеством в могилу истории. Положение таких религиозных праздников с возлияниями укоренилось так глубоко, что они не только пережили асов, но и завоевали одобрение по законам новой религии. Хорошо известно, что ревнители христианской веры сознательно постановили перенести старые питейные собрания на свои праздничные дни. Но только недавно нам удалось выяснить, как крепко норвежские крестьяне держались за свои древние питейные обычаи.

В своей опубликованной работе А. Сейерстад привел доказательство того, что в нашей стране [Норвегии] и в Швеции чаши «minni» было принято поднимать за триединого Бога (то есть как за отдельных личностей: Бога-Отца, Святого Духа, Девы Марии) и за ряд святых, и этот обычай сохранялся вплоть до середины XVIII века[94]. То есть этот процесс как бы соотнес святость древнего ритуала с христианской традицией. Сигрид Ундсет ярко описала эту житейски мудрую и тонкую адаптацию католической церкви: «Старые праздники знати и крестьянства былых времен были приведены под небесное древо христианских святых и продолжены, очищены от грубых языческих черт и освящены христианским богослужением и преданностью[95]».