Дурманящий и поминальный напиток в вере и культах наших предков

Согласно греческим представлениям, когда вино высвобождало поэтическое творчество, в человека вселялся Бог. Это был Бог вина, который или находился в вине, или, поскольку оно происходило из лозы, переходил в него из виноградной лозы. Однако первоначальное имя этого Бога не дошло до нас с полной достоверностью: дело в том, что Дионис изначально вообще не ассоциировался с вином. То вино, которым Одиссей опьяняет циклопа и которое прямо описывается как напиток богов, было даром не Диониса, а Аполлона[10]. Греки знали много других основателей культа виноградной лозы, а не только одного Диониса. Только в Элладе, и к тому же довольно поздно, Дионис стал богом вина.

Во Фракии и в древнейшие времена вино играло лишь подчиненную роль в культе этого Бога. Во фракийском культе Диониса были известны и использовались другие опьяняющие вещества, действие которых соответствовало действию вина: пиво, сваренное из ячменя, а также опьянение определенными видами зерна[11].

Мисс Джейн Харрисон утверждает, что имена Bromios, Brakes, Sabazios, Dithyrambos, считающиеся синонимами Диониса, этимологически происходят от слов, обозначающих опьяняющие напитки, приготовленные из растений и используемые в культе Диониса[12]. Природа этого Бога была гораздо более просторной и гибкой, чем его описание как просто «Бог вина». Оргиастическое вдохновение, характерное для его культа, восходит скорее к диким пляскам, чем к вину. В этой одержимости, которая имеет первобытную, скорее даже догреческую основу[13], мы видим самое мощное проявление его природы. Мы не можем точно сказать, является ли это и основой его бытия. Дионис также был символом легких нравов, это Бог роста и плодородия, и поэтому празднества в его честь проводили весной. Это были фаллические процессии, и в этих празднествах принимали участие по большей части женщины, как, например, и в фаллическом культе Фрейра на Севере[14].

Как и германское пиво, индийская сома – это ферментированный напиток, который был частью трапезы. Сома одинаково возбуждала и богов, и людей; и те и другие стремились ее получить. Но когда жречество обрело огромную власть и сформировалось в отдельный класс, оно монополизировало зелье сомы для Богов и жрецов и перевело его в статус жертвенного напитка. Как в старшей, так и в младшей Ригведе карма означает, с одной стороны, жертвоприношение сомы (а именно жертвоприношение Индре) и, с другой стороны, деяния Индры, особенно те, которые совершаются в состоянии опьянения сомой.

Из-за возросшей ценности сомы появляется идея о том, что она является необходимой пищей для богов, более того, что сома и есть Бог. В последнем случае мы сталкиваемся с довольно примитивным типом мышления, согласно которому опьянение и экстаз смешиваются и, будучи родственными состояниями возбуждения, ведут в ту сферу существования, где, преодолев пределы человеческой природы, человек приближается к силам, получает к ним прямой доступ и объединяется с ними. «Так мы выпили сому и стали бессмертными. Мы достигли света, мы обрели богов[15]». В этих строках выражена вся сила пьянящего зелья: оно возвышает до уровня божественного, приближает к бессмертию, а также дает возможность внутреннего просветления.

Германцы знали из собственного, дорого приобретенного опыта, что опьянение помогает преодолеть пропасть между рациональной, то есть повседневной, и иррациональной, религиозной жизнью. Именно поэтому они предпочитали переживать опьянение не в одиночестве и в привычной обстановке, а при торжественных обстоятельствах и в компании других людей.

Наиболее важные обсуждения древние германцы проводили во время пиршеств с пивом и вином[16]. Любое соглашение нужно было заключать при употреблении пищи и питья, иначе оно не имело полной силы. Как гласит старая немецкая поговорка, «мы пьем друг за друга», т.е. пьем за здоровье того, с кем пьем. Выпивая вместе, человек обретал ближнего, втягивал его в свой мир, нейтрализовал все импульсы его враждебности, лишал его изолирующего самодовольства.

В ходе общего возлияния даже злейшие враги могли смыть взаимную вражду[17]. И даже названия старинных застолий показывают нам, какое видное место занимал пьянящий напиток. Вряд ли в году было такое собрание или праздник, который не обозначался бы суффиксом, значащим «пиво» – öl: jola-öl, haust-öl, ersda-öl, fesstar-öl, sjaundar-öl и т. д. О постоянном наличии такой насущной потребности, стоящей за этими названиями, нам говорят соответствующие термины в норвежских диалектах: Barnsöl, festaröl, gravöl, arvöl.

О высокой оценке самого факта употребления пива свидетельствуют и многочисленные выражения, обозначающие социальные действия: olbupz (приглашение на пир) ölstemna (швед., пир), fara til oldrs (выехать на пир), olbekkr (скамьи), olteiti (радость праздника), olsidir (обычаи пира), oldrhus (дом пира), oldhusmen (гости[18]).