Дурная кровь

– Он изобретателен и умеет плести интриги, – ответила Анника. – Похоже, собирал информацию о репортерах, занимавшихся его историей, потому что упоминал детали личного характера обо мне и Берит, Патрике Нильссоне и Боссе из «Конкурента». И я не верю, что он невиновен во всех убийствах. Если говорить о первом преступлении, в котором его подозревали, он, конечно, не белый и пушистый.

– То есть, по-твоему, нам не стоит им заниматься? – спросил Шюман.

Анника прикусила губу.

– Наоборот, – сказала она. – На то есть одна важная причина: убийцы всех женщин должны получить по заслугам. Четверо из этой компании гуляют на свободе, поскольку Холмеруд взял их преступления на себя. Поэтому мне кажется, нам не стоит отказываться от него, в нынешней ситуации во всяком случае.

– Но ты не хочешь им заниматься? – спросил Шюман.

– Я не устрою его. Он жаждет кого-то более солидного и известного.

Веннергрен кивнул:

– Само собой, он хочет, чтобы его авантюра произвела впечатление, и ему нужен кто-то засветившийся в дебатах на радио и телевидении.

– Пока ты, Анника, можешь заниматься этим случаем, – сказал Шюман. – Почему бы тебе для начала не собрать весь материал по данному вопросу, не подготовить дополнительные интервью, поразмыслить, как синхронизировать работу по разным направлениям…

– А потом придет кто-нибудь с волосатой грудью и заберет Большой журналистский приз? – Она взялась руками за подлокотники и поднялась со стула. – Надеюсь, вы извините меня, но мне еще много всего нужно сделать.

– Что это у тебя за картина? – поинтересовался Шюман и кивнул в сторону ее рабочего места.

– На ней изображен немецкий художник, утверждающий, что женщины не умеют рисовать.

Она вышла и закрыла за собой дверь.

Веннергрен задумчиво смотрел ей вслед, пока она удалялась в направлении поста охраны с уродливой сумкой на плече.

– Ты прав, – сказал он. – Действительно было бы прекрасно, если бы нам удалось добиться пересмотра дела в Верховном суде. Пройти с высоко поднятым флагом до самого конца. Как думаешь, успеем?

– Все зависит от того, когда мы закругляемся, – ответил Шюман.

– Прими в расчет и это тоже, – сказал Веннергрен и собрал свои вещи.

Дети заснули поздно, и все из-за солнца на улице, которое сейчас, в начале лета, не спешило отправляться на покой, да еще сказалось ждавшее их завтра окончание учебного года.

Анника странствовала в темноте из комнаты в комнату, пока они не утихомирились, и прислушивалась к лифту, в надежде заранее услышать, что Джимми на подходе. Самолет из Брюсселя задержали из-за грозы.

При этом она постоянно думала о Биргитте, представляя ее в самых противоречивых образах: талантливой, избиваемой, любимой, спившейся…

Внезапно пришедшая в голову Анники идея заставила ее отправиться в гардеробную и отыскать еще толком не разобранный после переезда ящик со старыми письмами и вырезками из газет. Там также лежала коробка с детскими фотографиями.

Она расположилась в гостиной с коробкой на коленях. Мама постоянно собиралась поместить снимки в приличный альбом и нарисовать что-нибудь красивое, но до этого у нее так никогда и не дошли руки.

При исчезающем свете от окна Анника перебирала снимки – бесконечные летние вечера, рождественские праздники, дни рождения. Биргитта, всегда улыбавшаяся в объектив, она сама, смотревшая в сторону. Там нашлась фотография с пляжа озера Таллшён с мороженым и синим одеялом, полотенцами и ее профилем и улыбкой Биргитты… Биргитта в детстве была похожа на кого-то, виденного Анникой совсем недавно…

Дестини, само собой.

Она положила снимки на колени, дала волю слезам.

А вдруг Биргитта никогда не вернется назад, если с ней действительно случилась беда, что тогда будет с ее девочкой?

Ключ заскрежетал в замке, она вытерла щеки и нос.

– Привет, – сказал Джимми тихо и поставил дорожную сумку и портфель на пол в прихожей. – Почему ты сидишь здесь в темноте?

Она улыбнулась ему, пусть он, возможно, и не мог это видеть.

– Как прекрасно, что ты дома, – сказала она.

Джимми шагнул в комнату, сел рядом с ней на диван и поцеловал осторожно.

– Малые спят?

– Только заснули. Все на взводе перед последним днем.

– Я могу пойти с ними, тебе же надо к психологу завтра утром?

Анника выпрямилась, притянула его к себе, поцеловала крепко. Знала, что он почувствует привкус слез.

– Как дела? – прошептал Джимми.

Она свернулась калачиком и ответила:

– Так себе.

Он прижал ее к себе, качал медленно. Она всхлипнула еще несколько раз и успокоилась. Его руки были сильные, они обхватили ее словно стальным обручем, он излучал тепло, и от него пахло потом.

– А как дела у тебя? – спросила Анника.

Джимми вздохнул, немного разжал объятия.

– В Брюсселе все прошло хорошо, но у меня дьявольская проблема с Томасом.

Она подняла на него глаза.