Дурочка

Стали с отцом Василием бочки с золотом выкатывать да на подводу грузить. Все золото погрузили, за серебром пошли. К дверям подошли – а дверь-то уже закрыта, яма глиной засыпана! Закрылся клад, в землю ушел.

И поехали мы домой.

Золото я в кузне у себя расплавил, язык колоколу вылил, выковал.

Золотой язык – из чистого золота!

Кузнец замолчал, закрыл глаза, переживая.

Русоволосый пожалел:

– Вырвут комсомольцы язык у колокола, как узнают, что он из золота.

– Пусть попробуют! – засмеялся кузнец, открывая глаза. – Как снимут, золото у них в руках тут же в черепки превратится.

– Откуда ты знаешь? – спросил русоволосый.

– Знаю. Я себе одну золотую монету взял, в карман положил, смущенно опустил глаза кузнец. – Так, на память…

– И что же?

– Потом полез в карман зачем-то… А там, в кармане, у меня вместо золотой монеты лежит… Что бы ты думал? – спросил русоволосого кузнец и выкрикнул: – Свежая коровья лепешка! – И захохотал радостно, красный рот, будто горн раскаленный, раскрыв. – Шутку сшутил надо мной Стенька Разин!!!

Мимо с кружками пива бежал молодой краснощекий, будто румянами нарумяненный, парень, остановился.

– Стенька? Разин? – загорелись глаза у него. – Он здесь бывал?

– Тю! Ты откуда свалился, парень? – удивился кузнец. – Откуда тебя выслали?

– Из Тулы, – отвечал краснощекий.

– Живет в Туле да ест пули! Туляки блоху на цепь приковали, – поддразнил его кузнец. – Нездешний ты, сразу видно. Тот, кто на Волге рожден, тот о Стеньке раньше, чем о своем батьке, узнает. Мать в люльке дитя качает да вместо колыбельной о Степане Разине песню поет. Оставил по себе память, Степан Тимофеевич, ох оставил! Помнит Волга его: Царицын, Саратов, Самара… Астрахань помнит!

Возвысил кузнец голос, чтобы слышала вся чайная. Стеклись к нему из углов мужики.

И Катерина присела послушать. Села рядом с Чубатым. Обнял ее Чубатый за плечи.

Подбросил русоволосый поленьев в печь. Запылало.

Ганна тоже вся пылала. Слушала.

– Царство вольное здесь было при Степане Разине, – начал кузнец свой рассказ. Астраханская вольница, слыхал ли? И тот, кто правды ищет, и тот, кто воли хочет, и тот, кто сир, и тот, кто убог, и тот, кто сердцем добр, а душою смел, – все сюда – в астраханское царство вольное – со всей Руси шли.

Астрахань всех принимала, всех кормила. Край богатейший! В реках осетр плавает, в садах виноград зреет, на бахчах гарбузы да дыни лежат, на огородах – тыквы, как головы… Солнце горячее, небо синее… Райская земля!

Вот собрал Степан Разин люд обиженный со всей земли русской и порешил: быть здесь, в Астрахани, царству не Кривды, но Правды. Подневольным – волю дал, бедным – имущество свое, что добыл, раздал, из тюрем судом неправедным засуженных выпустил, домам святой Богородицы – церквам – поклонился.

Написали астраханцы промеж себя письмо: «Жить здеся, в Астрахани, в любви и в совете, и никого в Астрахани не побивать, и стоять друг за друга единодушно…»

Правителей всех выгнали. Теперь, говорят, все дела круг решать станет. Соберутся на круг и стар, и мал, и казак, и посадский, и калмык, и добрый христианин – и решают, как быть, как жить. Всяк что думает, то и скажет, свое словцо, как лыко в строку, куда-нибудь да вставит.

Степан на кругу стоит, совет со всеми держит. Если любо кругу его слово, любо, кричат, батька! Не понравится – шумят: не любо! А делай, говорят, вот так… Степан стоит под знаменем казацким, слушает.

Но и в строгости всех держал. Порядок был. Если кто что украл у другого, хоть пусть иголку, – завяжут тому рубашку над головой, песка в рубаху насыпят и в воду кинут… Строг был Степан Тимофеевич, ой строг!

Сердце же имел доброе. Полюбил парень девку. Родители же согласия на свадьбу не дают. Пришли молодые к Разину: что нам делать, Степан Тимофеевич? Нам друг без дружки не жить. Взял их Степан за руки да и обвел вокруг березки: «Вот вы муж и жена теперь, – говорит. – Любовь всего главнее».

Хорошо при Степане жили! Да недолго.

Душа у Степана болью за всех русских людей болела. Задумал он с войском на Москву идти, Кривду и измену из Кремля выводить.

Бился он, бился с Кривдой, да одолела она его, Кривда-то, обвела его, кривая, обманула!

И поймали добра молодца! Завязали руки белые, повезли во каменну Москву. И на славной Красной площади отрубили буйну голову!..

Ахнул Чубатый, закачался как от боли.

– Ах, зачем же он, зачем же на Москву пошел! – пожалел. – Оставался бы здесь править. Было бы две Руси: одна Русь здесь – вольная, другая Русь там – подневольная…

– Русь одна, – строго кузнец сказал. – Русь делить – все равно что человека на куски резать: мертва будет. И без Москвы как? Москва всему голова. Без головы человеку как прожить? Нет, все он правильно рассудил, Разин, только сам вот пропал… Такого, как Стенька, не было на Руси и не будет больше. Один он такой!

– Говорят, с самим дьяволом дружбу водил, – сказал русоволосый, угли в печи помешивая.