Дурочка

– Ганна? Глазам своим не верю. Ты?! Вылечи меня… Ты покалечила, ты и лечи! – приказала.

Ганна попятилась, повернулась, побежала за дерево. Встала там, задышала взволнованно. Дышала и дышала, успокоиться не могла.

Прозревший слепой подошел к Ганне, спросил:

– Ты не хочешь лечить ее?

Нет, покачала головой Ганна.

– Прогнать ее? Давай прогоню!

Нет, покачала Ганна головой. Постояла. Потом решилась. Вышла.

Подошла к Тракторине Петровне, повернула ее, начала разминать позвонки.

– Больно! – кричала Тракторина Петровна. – Больно! Сил моих нет терпеть! Ганна!

Отошла Ганна, взглядом приказала Тракторине Петровне: вставай!

Как завороженная Тракторина Петровна встала, пошла к Ганне.

Стояли, глядели друг на друга.

– Так это ты святая? – сказала Тракторина Петровна. – Я всегда знала, что ты плохо кончишь.

29

На рассвете от реки грохот пошел. Лед тронулся.

Ганна проснулась, прислушалась. Схватила платок, выбежала.

– Куда она? – спросил больной.

– Почуяла что-то, – ответила старуха.

Ганна бежала по берегу. Бежала туда, где когда-то Марат спрятал плот.

Убрала листья, камни. Испачкалась. Вытащила плот.

Посмотрела на реку: там огромные льдины теснились, сталкивались друг с другом.

30

В ясный солнечный день провожало село Ганну в путь.

Мужики на руках отнесли плот на воду. Поставили на плот Ганну. Оттолкнули.

Народ на высоком берегу стоял, смотрел.

– Зачем уплывает она от нас? – спросил старуху парень.

– Приказ ей от Господа прозвучал, – ответила старуха.

– И что Он сказал?

– Он ей сказал: ПЛЫВИ!

Плот был уже на середине реки. Поклонилась Ганна всем в пояс.

На берегу тоже ей все поклонились. Бабы, мужики, дети…

– Плыви, – повторил парень.

Четвертая часть

1

Скрып.

Скрып.

Скрып-скрып…

Скрып.

Скрып.

Скрып-скрып…

Скрипят качели, взлетая все выше и выше.

Я лежу на крыше и смотрю на Надьку.

Я смотрю ей прямо в зрачки.

– Надька! Откуда ты взялась? – говорю я ей. – Откуда ты приплыла к нам, Надька? Зачем? Мы ведь жили без тебя, откуда ты взялась, Надька?

Ее растерянное лицо зависает на секунду рядом с моим.

Она молчит.

Уже полтора года я был братом дурочки, приплывшей на плоту.

Той весной был сильный разлив. Я тогда сидел на Ахтубе и удил рыбу и увидел, плывет по реке плот, а на плоту красивая такая девчонка, и я помахал ей, она подплыла ко мне и сошла на берег и стала смотреть, как я ловлю рыбу. Как тебя зовут? Она молчала. Я собрал удочки и пошел, она – за мной. Мать и отец были на грядках, сажали морковь, вот, говорю, на плоту приплыла какая-то девочка, увязалась. Мать медленно опустилась на колени, прямо на грядки: «Надя!» – сказала она. «Господи, – сказал отец, – Господи!»

Это приплыл их грех: когда-то давно, тринадцать лет назад, у них родилась дочь, моя сестра Надька, слабоумная девочка, дурочка, это был стыд – перед военным городком, офицерами и их женами, – мой папа сверхсрочник. Мать с отцом положили девочку в колыбельку – мама плакала, рассказывая, – на малиновую подушечку, колыбельку поставили на плот – и отправили ее по реке, по Ахтубе, с глаз долой. Надька где-то выросла и вернулась. Так у меня появилась сестра, которой у меня не было.

Все смеялись над ней, а я любил ее больше жизни, она была лучше их всех, пусть и дура. Она лучше всех вас, говорил я, лучше!

– Надька! – говорю я и строю ей рожу.

– Марат! – кричит отец, поднимая голову от машины. – Прекрати дразнить Надю! Она упадет!

– Марат! Останови качели! – кричит мама. – Ей нельзя так высоко…

Я слезаю с крыши, останавливаю качели.

Надька медленно встает. Она идет покачиваясь, поддерживая руками большой круглый живот.

Мама пристально смотрит на Надьку, отворачивается, закрывает лицо рукавом и плачет.

Наша Надька – беременна.

2

Моя сестра Надька забеременела от тополиного семени.

Тогда пух летел как снег, с юга дул горячий ветер, и была жара и белая метель, пух прилипал к мокрой от пота коже, и все чесалось, и ей этим южным ветром надуло. Надьке ветром надуло, говорили, и живот ее осенью стал раздуваться, как воздушный шар, если его надувать насосом от велосипеда. И я решил посмотреть.