Дурочка (Ожидание гусеницы)

Летом 2000 года книга Смирновской все еще болталась в редакции «на рассмотрении». Аглая упрашивала Лукрецию разрешить ей выделить из мемуаров одну тему – историю Туси и генерала – и издать любовно-криминальный роман отдельной книгой. Лукреция не разрешила. Она трепетно относилась к своему произведению о шпионах, и перестала нервничать на тему задержки с изданием книги только когда Туся напомнила о сроке договора со «Стилетом». Три года заканчивались через несколько месяцев. В конце сентября Гвидон Пушкин написал Лепетову заявление об уходе из издательства. Лепетов насторожился, связался с Крыловым. Тот отвечал рассеянно, и в какой-то момент Лепетов вдруг понял, что описанная Лукрецией история с пропажей счетов, из-за которой так нервничал Крылов, близка к развязке.

– Когда кончается срок договора? – уточнил полковник.

– Через три месяца. Лукреция не собирается его продлевать, я уверен, потому что Гвидон Пушкин написал заявление по собственному желанию.

– Три месяца… – пробормотал Крылов в трубку. – В другом издательстве даже при самом лучшем для нее раскладе пройдет еще три, итого – у меня есть полгода. Решено – прощаемся. Подъеду на днях, посидим, подведем итоги.

И Лепетов понял, что за полгода перевод денег с найденных счетов будет завершен, их след окончательно потеряется. Он обнаружил в себе странное чувство досады, как будто по приказу в общем-то постороннего человека отказался от заманчивого приключения и теперь вряд ли повидается с Лакрицей.

Однако они встретились в аэропорту в декабре. Лукреция летела в Тель-Авив, чтобы… обсудить с израильским издательством возможность выхода там ее мемуаров на русском языке. Лепетов узнал женщину сразу, но немного струхнул, когда она остановила на нем взгляд в озарении узнавания. Стив улыбнулся и кивнул смущенно. Она надменно кивнула в ответ и отвернулась. В самолете Лепетов сильно напился и долго растолковывал пожилому немцу в кресле рядом, что «та сауна с генералом была – чистый заказняк».

Весной 2001 года Раков был ранен третий раз и после лечения почти месяц отсиживался в Усково. Таисия все это время старалась проводить в Москве. Приезжала только на выходные, когда собирались гости – Крылов с внучкой, Лайка с филологом Пушкиным и Галина Рамхатовна, с которой Лукреции очень нравилось петь романсы на два голоса. За вечер «Ивушку» иногда приходилось исполнять по три раза – на бис. Галина аккомпанировала на старом пианино и частенько импровизировала, выводя негромким тонким голосом совершенно дурманящий вокал на фоне низкого контральто Смирновской.

Ипатова как-то заехала в 97 году поделиться со Смирновской размышлениями на тему исчезновения искусствоведа Чарушина. Лукреция, осмотрев завтракающую у нее в кухне женщину, спросила, поет ли она.

– Откуда вы знаете? – удивилась Галина.

Тем же вечером спели вдвоем под гитару Смирновской. Через неделю Ипатова попросилась сесть за пианино. Через два месяца Лукреция показала ей яйцо с птичкой и рассказала о письме дочери в Третьяковку. Смирновской нравилось наблюдать за выражением лица этой женщины, когда она узнает что-то в подтверждение своих догадок и замирает при этом так же, как Лукреция – без какой-либо мимики, но расширив глаза и затаив дыхание от затаенного восторга где-то внутри тела, под ребрами. Она даже впала в странную зависимость от Галины – ждала с нетерпением, чтобы удивить поинтересней, загадать сложную загадку или просто рассказать эпатажный случай из молодости.

Галина Рамхатовна вызывала и у Туси и у Ракова настороженность и желание проверить после ее посещений, не прилеплено ли чего под кухонным столом.