Дурочка (Ожидание гусеницы)

–  Матрёный… задумчиво произнесла Аглая. – Не матёрый и не матерный… Дедушка всегда говорил важное, – она насупила брови и изобразила басом: – «Морковь содержит витамин А и каротин. Ее нужно есть с рыбьим жиром, иначе полезное не усвоится».

– Лайка, не топчись сзади и прекрати читать с экрана, – отмахнулась Лукреция. – Можешь просмотреть страницы из принтера.

Аглая отошла от матери, сидящей в пижаме за компьютером. Побродила по комнате с незаправленой кроватью и полной пепельницей на полу, потянулась у окна, порозовев лицом от утреннего солнца, а потом так напряженно посмотрела на Лукрецию, что та с досадой откатилась в кресле от стола.

– Ну что еще?!

– Еще он говорил, что гениальность от безумия отличается только известностью.

– Ерунда!.. – покачала головой Лукреция. – Зачем ему это говорить маленькой девочке?

– Я нарисовала корову. Синюю, с крыльями, куриными ногами и двумя грудями, как у женщины. Ты сказала, что это «безумная галлюцинация, а не корова», а дедушка тогда сказал, что только известность отличает…

– Да-да-да!.. – остановила ее Лукреция. – Вспомнила. Он всегда говорил что-то мудрое, и рисунок этот повесил на стену у себя в кабинете, и подпись там твоя была – « карова », почему я, собственно и завелась. Что ты хочешь сказать, говори конкретно!

– Я обязательно стану известной, – объявила Аглая.

Лукреция с трех часов ночи сидела за компьютером, записывая свои детские воспоминания. От усталости и нервического возбуждения ее слегка подташнивало, текст шел трудно, без азарта, заявление дочери ввело Смирновскую в длительный ступор, закончившийся продолжительным зевком. Уставившись перед собой прослезившимися после зевка глазами, она уточнила:

– Хочешь сказать, что ты – гений?

– Просто я помню другого дедушку Данилу, не такого, как ты описываешь, – тактично заметила Аглая. – Он много пил, а пьяным говорил на разных языках. Меня это восхищало.

– В два года он забрал тебя к себе, не позволил отдать в ясли. Я дочку свою толком-то узнала только семилетней, после его смерти. Кстати, о пьянстве!.. – встрепенулась Лукреция. – Попроси Тусю принести мне кофе и рюмку коньяка. Я сносно владею шестью языками, не считая русского. Плюс жизненный опыт. А ты – дурочка, которая живую корову первый раз увидела в двенадцать лет. Твоя ценность именно в недоразвитости ума. Известность, конечно, может свалиться на человека внезапно, из-за прихоти судьбы. Например, рисунок синей коровы с куриными лапами попадется на глаза замороченному кокаином издателю глянца, и он поместит его на первой странице своего каталога как символ эпохи абсурда. Подожди, запишу… удачное определение, тебе не кажется? «Замороченный кокаином издатель глянца», а?

– Не кажется, – замотала головой Аглая. – И корова моя была не символом, а отображением, так дедушка говорил.

– Ладно, хватит о коровах. Представь, что ты, уж не знаю каким способом – это из области фантастики – уговоришь известного фотографа снять тебя голой для мужского журнала и станешь «мисс какой-то месяц», и от желающих подписать с тобой контракт на участие в рекламе зубной пасты или прокладок не будет отбоя. На секунду представим, что это возможно, только на секунду! И что? Ты станешь известной в определенных кругах, но останешься той же дурочкой! В чем тут гениальность, я тебя спрашиваю? Одно безумие! И где мой кофе?.. Где Туся?

Она решительно направилась вниз. Туси нигде не было, а в кухонном шкафу не оказалось кофе. Банка для хранения зерен тоже была пустой. Растворимый Лукреция за кофе не считала, поэтому начала рыться в столах, шурша пакетами и надеясь на забытый запас. В узком пенале рядом с мойкой под стопкой полиэтиленовых пакетов, заботливо сложенных для повторного употребления, она обнаружила скандальный мужской журнал с обнаженной девушкой на обложке.

Лукреция Даниловна села на пол, расставив ноги в стороны, и замерла в прострации. Она потерялась в это мгновение до обморока, настолько несоразмерны друг с другом оказались реальность – кухонный стол, чайник на плите, резиновые перчатки Туси, забытые на краю раковины, и жестокая фантастика – фото обнаженной Лайки именно там, где она сама только что придумала как пример неосуществимый и дикий. Смирновская почувствовала себя в западне и остро осознала постоянный страх дочери перед мыслями и словами – нельзя говорить, нельзя думать, кто-то обязательно подслушает и обыграет с издевкой всемогущества!

Обессилевшая от шока Лукреция попыталась подняться, для чего сначала стала на четвереньки, да и замерла так в озарении:

– Тотальная слежка!.. – прошептала она. – На уровне клеточного строения мозга…

Перед ее лицом появились изящные женские ботинки на каблуках. Лукреция задрала голову. Туся с бумажным пакетиком в руке испуганно застыла перед стоящей на четвереньках хозяйкой. От пакетика пахло счастьем и ветром с раскаленных песков. Лукреция завалилась набок и села.

– Кофе… кончился, – тихо объяснила Туся, стараясь не смотреть на валяющийся журнал. – Я тут… недалеко, на машине – до придорожного кафе.

– Ты это видела? – Лукреция кивнула на журнал.

– Видела…

– И как это понимать? Рассказывай.

– Что рассказывать? – шепотом спросила Туся, отступая к столу.

– Откуда это взялось в моей кухне?! – закричала Лукреция.

– Луша, ты только не заводись, это ерунда, честное слово…

– Откуда?!

– Из почтового ящика. Пришло на мой адрес. Я собиралась тебе сказать…