Душа бессмертна (сборник)

— Ой, девушки, чево попрошу-то, сено сухое на валах, а туча-то! Гли-ко, туча идет, а моего мужика в сельсовет вызвали, и девку вызвали тоже, я ведь сено-то замочу. Подсобите управить, ради Христа!

Девки мигом расхватали хозяйские грабли. Оводы в поле жалили их без всякой скидки, стояла жара. Хозяйка, загребая сухой шелестящий валок, рассказывала Марусе, что в сельсовете всех учат «бонбы» гасить, что немецкий самолет пролетел вчера и близко, и низко. В деревне установлено двойное дежурство, приказано у каждого дома поставить бочку с водой и ящик с мелким песком и чтобы лежали рядом банные клещи, которыми опускают в шайки горячие камни.

— Показывали, как и бонбу банными клещами хватать.

— Бомбу? — ужаснулась Маруся.

— Бонбу, милая, бонбу. Чурку сосновую взяли, топором с конца завострили, а после показывали, как ее песком тушить, как в бочку с водой метать.

Гром урчал, перекатывался ближе и ближе. Марусе опять представилось, что это сама война надвигается с запада, синяя темень застелила полнеба. Тревога угасла, когда начали метать стог, а туча словно дразнила женщин. Она гремела, но без дождя. Девки не долго дивились здешнему способу метать стога в виде зародов. Хозяйка показала им омут у речки, которая впадала в большую реку. Но Киюшка и Фаинка не осмелились идти к омуту. Одной Марусе тоже не захотелось купаться. Когда сметали зарод, туча посветлела с одного края и стала стихать, густую ее синеву размыло и постепенно развеяло. До вечера успели загрести в копны и сметать еще один стог. Скотина уже шла из поскотины узким прогоном. Вечером хозяйка принесла в зимнюю избу ведро остуженного в колодце молока. Девки до того уработались, что забыли про дом, забыли, что идет война и что они на чужой стороне. Уснули разом.

Так закончился для них первый день «на окопах». Так же прошел и второй, а на третий, вечером, прибежала с улицы взъерошенная Фаинка:

— Девки, девки, первый взвод отплясал, второй заплясывает, где моя котомица?

Перед зеркалом она набросила на плечи свою кашемировку. Гладя на нее, принарядилась Маруся, одна Киюшка не пошла из избы. Перебила на стеклах комаров и улеглась, не запирая дверь на крючок. Ночью, сквозь сон, Киюшка слышала, как товарки вернулись с гулянья. Фаинка почему-то всхлипывала и ругала кого-то:

— Сотона, лешой болотной.

— Фая, Фая, ты сама виновата, — успокаивала Маруся Фаинку. — Кабы эдак не спела.

— Я чево эково спела? Чево? Я и спела не про ево.

История получилась не больно приятная, хотя они с Марусей и наплясались вдоволь, и молоденький лейтенант с ними познакомился, и кудреватый-черноватый угостил конфетами. На обертках конфетных — краснобородые петушки. Да вот дернул бес за Фаинкин язык! Она спела во время пляски такую частушку:

Ты пляши, моя товарочка,
Пляши, не дуйся,
Сапоги изорвалися,
В лапотки обуйся.

Не надо было так петь. Белый кудреватый ходил в сапогах, лапти носил только в дороге. Недолго думая, он пошел на перепляс с черноватым (на котором Фаина построила все свои планы) и спел:

Хорошо тебе, товарищ,
Твоя дроля рыжая,
Рыжая, краснешенька,
За гумно радешенька!

Ночью Фаинка долго всхлипывала, все не могла успокоиться. В глазах же Маруси стоял молоденький лейтенант, ненадолго показавшийся на гулянье. Так проходили первые дни «на окопах». Между тем домашние пироги были совсем на исходе. Командир товарищ Мягков не заходил и не сулил больше какой-то сухой паек. Зато объявили, наконец, что надо делать. Наутро все три взвода начали собирать полевые камни. Молоденький лейтенант по карте отмечал, куда складывать. Указал места для бетонирования будущих дотов. Лапти с онучами и бечевками опять понадобились для кудреватых-черноватых, и вечером на гулянье Фаинка назло кудрявому супостату придумала новую песенку:

Задушевная подруга,
Чужаки не милушки,
Лапотки для сенокосу,
Сапоги для зимушки.

До этого пела Фаинка частушку совсем по-другому:

Посидят четыре вечера,
Дороже зимушки.

Ох, тот, вернее, следующий день был для них похуже целой зимы! Видели, как летел чужой самолет. Устали таскать каменье. Мелкие камни собрали раньше, большие не под силу выковыривать из земли. Ноги под вечер подгибались от тяжести, не до пляски стало даже неутомимой Фаинке. Тосковали руки в локтях, и от жары везде было мокро. Вечером Александра — хозяйка — зашла проведать, сказала, что самолет немецкий и летает не в первый раз.

— Девушки-матушки, ведь вы вроде голодные!

— Тета Шура, что ты, что ты, мы сытые! — заговорили сразу все трое, хотя утром разделили последний пирог.

— Сыты, а чем сыты? Паек-то получили? Вон в том краю всем, говорят, выдали! Ой, Господи.

Она принесла из летней избы каравай ржаного и решето вареной картошки.

— Ешьте пока! Вутре молока принесу.

— Тета Шура, не надо, не беспокойся! Мы ужнали! Тета Шура, мы не голодные!