Душа Японии

Молодым людям удавалось встречаться и во дворе синтоистского храма, посвященного богине Солнца, куда О-Иоши часто водила гулять младшего ребенка своей мачехи. Там, в толпе нянек, детей и молодых матерей они обменивались несколькими словами, не рискуя навлечь на себя дурную молву.

Так прошел целый месяц, полный надежды. Но вдруг О-Тама, двуличная как всегда, предложила отцу Таро совершенно невозможную для него денежную сделку. Она приподняла уголок своей маски, потому что Окацаки уже беспомощно бился в сетях, которыми она окутала его; она знала, что скоро он сдастся.

О-Иоши еще ничего не знала о том, что замышляли против нее, но она имела основание думать и бояться, что ее никогда не отдадут в жены Таро; и с каждым днем она все бледнела.

Однажды утром Таро, взяв с собою маленького брата, отправился во двор храма; он искал случая поговорить с О-Иоши. Они встретились, и он рассказал ей, как тревожно у него на душе: маленький деревянный амулет, который мать в детстве повесила ему на шею, сломался в своей шелковой оболочке.

— Это не дурная примета, — промолвила О-Иоши, — а лишь доказательство, что великие боги пощадили тебя. В деревне свирепствовала болезнь, и тебя лихорадка скрутила, но ты перенес ее. Священные чары охраняли тебя, — а теперь уничтожились. Скажи сегодня об этом жрецу, — он даст тебе другой амулет.

Они были очень несчастны, а между тем никогда никому не причиняли зла; и на них нашло сомнение в справедливости мировых законов...

— Быть может, — молвил Таро, — мы в предыдущей жизни ненавидели друг друга. Может быть, я обращался жестоко с тобою, или ты со мною; а теперь мы искупаем прошедшее зло; так утверждают, по крайней мере, наши жрецы...

— Тогда я была мужчиной, а ты женщиной; я очень любила тебя, но ты был так жесток со мною... я все помню, — ответила О-Иоши, и в ее глазах слабо блеснул прежний лукавый огонек.

— Ты не босацу, — возразил Таро улыбаясь, несмотря на свое горе, — ты этого помнить не можешь. Только на десятой ступени босацу возможно воспоминание о предыдущей жизни.

— Почему же ты знаешь, что я не босацу?..

— Ты женщина, а женщине не дано стать босацу.

— Разве Куан-це-он-босацу не женщина?

— Правда; но босацу ничего не должен любить, кроме священных книг.

— Разве у Шакы не было жены и детей? И разве он не любил их?

— Да, но ты знаешь, что он должен был их покинуть.

— Это было очень дурно с его стороны, Шака был злой... Но я не верю этим рассказам... А ты покинул бы меня, если бы я стала твоею?..

Так рассуждали, болтали, даже шутили они. Им так хорошо было вместе, но вдруг девушка, задумавшись, сказала:

— Слушай! Прошедшей ночью мне снилась какая-то необыкновенная река, снилось море... Я стояла у реки, там, где она впадает в море. И мне было так страшно, так страшно... я не знаю сама отчего. Смотрю я и вижу: ни в море, ни в реке нет воды, — вместо воды кости — кости Будды; и колышутся они как волны... Потом мне вдруг показалось, будто я дома; и будто ты подарил мне прекрасного шелка для кимоно; и кимоно будто уж сшито... Я надела его и удивилась: сначала ткань отливала разными цветами, а тут стала белой, — я по глупости сложила ее наизнанку, — так, как шьют саваны... Потом я будто отправилась ко всем родным проститься с ними; я всем говорила, что ухожу в меидо; все спрашивали меня: почему? А я не могла им ответить...

— Это хорошо, — успокоил ее Таро, — видеть мертвых во сне — значит счастье. Может быть это предзнаменование нашего обручения?!

Девушка ничего не ответила и не улыбнулась. Некоторое время молчал и Таро, потом произнес:

— А если ты думаешь, что это недобрый сон, то расскажи его шепотом пантовому кусту в саду, — тогда он не сбудется...

А вечером того же дня отец Таро получил известие о том, что О-Иоши будет женой Окацаки.

О-Тама была очень умна и редко ошибалась в расчетах. Она принадлежала к породе людей, всегда во всем успевающих, пользующихся слабостью и глупостью людской и извлекающих из своих ближних всевозможную для себя выгоду. Делалось это О-Тамой просто, естественно. Весь опыт ее предков-крестьян — терпение, хитрость, житейская дальновидность, сообразительность, расчетливость — соединились в ее необразованном уме. Это был совершенный в своем роде механизм и действовал безупречно в том кругу, из которого вышел, и с теми людьми, которые были близки ему по происхождению.