Душа моя Павел

– Не вранье, а свои традиции и нормы, – возразил Бодуэн снисходительно. – И кстати, у Дон Кихота сестра была, но существенной роли в сюжете она, правда, не играет. Семейные саги появятся позднее, и там эти братья с сестрами, племянники с дядьями, бабки с прабабками как черти из табакерки посыплются. Один Маркес чего стоит. А до него Будденброки разные, Форсайты да и наши Толстой с Чеховым. И Достоевский с Карамазовыми.

– Может быть, и так, – не сдавался Сыроед, – но смотрите, у Пушкина в «Онегине» одна многодетная семья есть, но он же просто смеется над ней, когда гостей у Лариных на Татьяниных именинах перечисляет. Вот пожалуйста: Скотинины, чета седая… – Он запнулся, замотал головой.

– С детьми всех возрастов, считая от тридцати до двух годов, – подсказал Бокренок.

– Ну и чего ему эти Скотинины плохого сделали, а? Детей в законном браке много нарожали, и это весь их грех?

– И тезка его, кстати, тоже многодетную семью высмеял, – согласился Бокренок. – Княгиню Тугоуховскую помните? Которая за женихами для своих дочек охотилась и по балам ездила.

– Ну уж это, положим, точно условность.

– Ничего себе условность! – вскипел Сыроед. – Шестерых девок замуж выдать. А главное, что в этом преступного? Про другое-то ихнее плохое ничего не сказано.

– Их.

– Что?

– Нельзя говорить «ихнее», вот чего.

– А ты меня какого черта, Гриша, всё время поправляешь? – обиделся Сыроед. – Я тебя об этом, по-моему, не просил.

– А ты попроси.

– Это невежливо, в конце концов. Ты чего, думаешь, что я этого не знаю? А если мне так нравится говорить? А дай волю такому, как ты, вы живую русскую речь до полусмерти задушите.

– Как уст румяных без улыбки…

– А вот этого не надо, пожалуйста, Данечка! – возмутился Бодуэн. – Я ему замечание делаю не потому, что я такой вредный, а по одной только причине, что он филолог. Любого другого если кто-то из нас поправит, я первый скажу, что это спесь и высокомерие. Но филолог обязан говорить правильно и сохранять норму. Потому что если некоторые тут заявляют, что филологи-де не нужны, что они дармоеды, игроки в бисер, толмачи непрошеные, паразиты и всякое прочее, то мы, может быть, для того только на свете и потребны, чтобы языковую норму сберечь.

Он поглядел вокруг себя, ожидая встретить возражение, но никто ему перечить не стал: то ли нечего возразить, то ли неохота связываться было.

– А что до родичей, то он же прямо в «Онегине» сказал:

Чтоб остальное время года
не думали о нас они.

– Не сложились с собственной родней отношения, вот и не пустил их в литературу, – кивнул Бокренок.

– А «Скупой рыцарь»?

– И тоже, кстати, единственный сын.

– Из детства всё. Все порядочные люди его – глубокие инвалиды. И чем глубже, тем порядочней. А я своему племяннику «Барышню-крестьянку» летом читал, про то, как Лиза первый раз идет на свидание с Алексеем, и этот юный математик хренов, племянник мой, мне и говорит: а это уже было. Я его спрашиваю: что значит было? Ну как же, говорит, в твоей «Капитанской дочке» любимой было. Обе девицы на выданье, обе рано встали, и там и там утро погожее, и там и там сначала собачка выбегает и тявкает, а потом незнакомец-незнакомка объявляется и говорит, дескать, «не боись, не укусит» и не хочет, чтобы его-ее узнали. Я-де камердинер барина, а я-де бываю при дворе. А сам барин, а сама императрица. Всё одинаковое. Сам у себя сюжеты воровал.

– Скорее уж, мотивы. Но вообще-то соображает племянник. Только заканчивается по-разному, – подтвердил Бодуэн. Голос у него посерьезнел, как если бы он на экзамене отвечал или уже лекцию читал как будущий профессор. – Это же такой парафраз. («Что-то я не уверен в этом термине», – подумал Бокренок, но спорить с Бодуэном забоялся.) Лиза Муромская читает в белом домашнем платье письмо Алексея Берестова, а Татьяна, неубранная, в восьмой главе – письмо Онегина. А сразу следом врываются авторы этих писем, которых никто не звал. И опять концовки разные: в одном случае герои навсегда соединяются, а в другом – расстаются. И вот он что, не мог по-другому выдумать? Хотел, чтобы мы, читая одно, вспоминали другое? Или экономил? Или дурачил нас? Или ему вообще всё это было неважно. Не знаю.

– Кажется, первый раз этот человек чего-то не знает, – пробормотал Бокренок.