Читаем Душа Петербурга полностью

Так, подражая библейскому языку, описал Новгородский летописец первую попытку шведов основать город – страж для великого водного пути из Руси. Местность надолго сохранила память о Ландскроне. Спустя полтораста лет в документах встречается это наименование для определения этой местности. В 1500 году здесь помещалось сельцо Усть-Охта в 18 дворов. Казалось, что берега Невы закреплены за Россией. Но понятие России за эти годы совершенно видоизменилось. В 1475 году пал Великий Новгород, его купечество было разгромлено, а вместе с ним пали и те торговые отношения, которые связывали Русь с Западом. Московия проложила новые пути, воспользовавшись случайным посещением устья Северной Двины английским судном капитана Ченслера, заплывшим сюда в 1553 г., во время поисков северного водного пути в Азию. Борьба Иоанна Грозного за балтийские города в случае удачного завершения должна была вернуть дельте Невы утраченное значение. Разгром московских войск Стефаном Баторием[229] привел к миру 1583 г., который отрезал Московию от Балтийского моря. (За шведами остались города Ям, Копорье и Корела). В Смутное время на месте средневековой Ландскроны была основана новая крепость Ниенсканц (по-немецки Ниеншанц), что означает «Невское укрепление». Столбовский мир (1617 г.)[230] закрепил за шведами финское побережье от Нарвы до Корелы. Во время русско-шведской войны (1656–1659) русские временно овладели Ниеншанцем, но по миру должны были вернуть Швеции.


Вековой спор русских со шведами был решен в знаменательную эпоху великого перелома России в начале XVIII века.

Продолжатель политики грозного царя, Петр Великий, конечно, был прекрасно осведомлен о значении устья Невы, и мысль об основании здесь города-крепости должна была созреть в его уме задолго до начала Северной войны.

Отсель грозить мы будем шведу.Здесь будет город заложенНазло надменному соседу,Природой здесь нам сужденоВ Европу прорубить окно,Ногою твердой стать при море.

Это понимал Петр, понимали руководители русской политики, понимали и во вражеском стане. Нельзя было создать из онемеченных прибалтийских провинций прочной базы для России. Нужна была новая земля, свободная от крепких и цепких чужеземных традиций. Полурусская окраина Швеции была несравненно более подходящей базой для создания нового города. Он возникает не как преемник Новгорода в конце великого водного пути из нескольких бедных деревушек, превратившихся в торговое поселение[231]. Можно сказать с уверенностью, если бы здесь были только топи блат и тьма лесов, – все равно Москва, победив Швецию, должна была бы создать здесь свою твердыню и, вместе с тем, главный порт Российского государства, чего бы это ей ни стоило.

Труднее определить, когда созрел план создания новой северной столицы. Можно думать, что идея ее созрела у Петра еще до основания Петербурга. Вспомним его нелюбовь к Москве. Там Петр пережил много страшных минут, там встречал он наиболее упорное сопротивление своим реформам. Старая столица, объединительннца русской земли, была опорой старины. Может быть, еще во время путешествия за границу Петр, знакомясь с городами Запада, в особенности с теми, где много воды, что было так любо ему, возмечтал о создании новой столицы, своего города, который явился бы выразителем обновленной России. Конечно, это только гипотеза, которая сможет сделаться научно установленным фактом лишь после того, как будет найдено непреложное свидетельство о подобной мечте Петра. Но трудно надеяться на такую находку. Весьма возможно, что эту мысль великий реформатор лелеял втайне. Но психологическую возможность ее опровергнуть трудно, настолько она естественно могла появиться. Итак, можно допустить, что у этого царя, «в котором была сосредоточена энергия и жестокость конвента 93 года и революционная сила его» (Герцен), должна была созреть мысль о новой столице, на им самим покоренной земле, которую бы он мог создать по своему вкусу, где он заложит свои традиции и которой откроет новый период русской истории[232]. Не перенести же столицу в Ригу, Ревель или Нарву, где крепки свои традиции, где многочисленное и прочно обосновавшееся нерусское население? Конечно нет. Конечно, это неподходящее место для обновленной России. Для вина нового нужны и меха новые.

Вспомним Константина Великого, не побоявшегося, проводя свои реформы, перенести столицу из Вечного города в свой Константинополь, на месте маленькой Византии.

Но для того, чтобы основать столицу ни брегах Невы, нужно было сломить мощь Швеции, переживавшей в это время период расцвета.

Перейти на страницу:

Похожие книги

«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]

Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии. Сравнительный метод помогает идентифицировать особость и общность каждого из сопоставляемых объектов и тем самым устраняет телеологизм макронарратива. Мы предлагаем читателям целый набор исторических кейсов и теоретических полемик — от идеи спасения в средневековой Руси до «особости» в современной политической культуре, от споров вокруг нацистской катастрофы до критики историографии «особого пути» в 1980‐е годы. Рефлексия над концепцией «особости» в Германии, России, Великобритании, США, Швейцарии и Румынии позволяет по-новому определить проблематику травматического рождения модерности.

Барбара Штольберг-Рилингер , Вера Сергеевна Дубина , Виктор Маркович Живов , Михаил Брониславович Велижев , Тимур Михайлович Атнашев

Культурология
Философия символических форм. Том 1. Язык
Философия символических форм. Том 1. Язык

Э. Кассирер (1874–1945) — немецкий философ — неокантианец. Его главным трудом стала «Философия символических форм» (1923–1929). Это выдающееся философское произведение представляет собой ряд взаимосвязанных исторических и систематических исследований, посвященных языку, мифу, религии и научному познанию, которые продолжают и развивают основные идеи предшествующих работ Кассирера. Общим понятием для него становится уже не «познание», а «дух», отождествляемый с «духовной культурой» и «культурой» в целом в противоположность «природе». Средство, с помощью которого происходит всякое оформление духа, Кассирер находит в знаке, символе, или «символической форме». В «символической функции», полагает Кассирер, открывается сама сущность человеческого сознания — его способность существовать через синтез противоположностей.Смысл исторического процесса Кассирер видит в «самоосвобождении человека», задачу же философии культуры — в выявлении инвариантных структур, остающихся неизменными в ходе исторического развития.

Эрнст Кассирер

Культурология / Философия / Образование и наука