Душа в тротиловом эквиваленте

Первый выстрел ушел в молоко, но гаденыш все давил и давил на спусковой крючок. С головы снесло кепку, затем, когда я уже летел к вражине под ноги, тупо ударило в плечо. Миша еще раз оттолкнул меня с линии прицеливания. Что делал Хуан, я просто не видел. Просто встал и увидел подергивающиеся ноги, неестественно повернутую шею и начавшую натекать на асфальт темную лужицу мочи. Да, и этот дурацкий Байярд, ярко отблескивающий никелем на сером асфальте двора.

Сильно закружилась голова, ноги сразу потащило в сторону. Упасть мне не дали, донесли до родной кроватки, остановили кровь и вызвали карету «Скорой помощи».

Больно было уже потом, по дороге в больницу. Каждая кочка под колесами отдавалась в голове так, что я чуть не стер эмаль зубов. Утешает, что они у меня еще молочные.

Когда под местным наркозом извлекали пулю, было уже легче, но ненамного.

Потом я попытался захлебнуться завтраком, но врачи этого не допустили.

Теперь вот лежу и думаю о разном, тем более, что раньше, чем через десять дней выписывать меня никто не собирается. Второй раз за последние два месяца эскулапы подозревают у меня сотрясение мозга. Поэтому ко мне пока что никого не пускают. Лишь за стеклом двери я вижу смутную тень.

25 октября 1952 года, суббота

Книг не дают, газет нет, радио отключено. Голова после порции снотворного как с тяжкого похмелья. Донимает сенсорный голод. Почитать, что ли? Про красивых людей, дальние страны, высокие чувства…

— Юра, что с тобой?!

Меня трясут за плечо. Неохотно поворачиваюсь к вопрошающему. Раненое плечо напоминает о себе тупой, привычной болью.

— Что такое, доктор?

— С тобой все в порядке?

— Да, а что?

— А то, что ты на вопросы не отвечаешь, вид отсутствующий, на лице улыбочка. Ранбольные обычно себя ведут иначе. А вот контуженные — они по-разному чудят. Давай-ка вот, пустырничка выпьем!

— Да не надо мне этой гадости! Просто я задумался, точнее, зачитался.

— Что, так прямо и читал? Что-то я у тебя в руках ничего не видел. Так что с тобой что-то явно не так. Схожу-ка я, пожалуй, за невропатологом.

— Да не надо невропатолога. Вот, доктор, слушайте. Книга называется «Дикое сердце», она написана на испанском. Автор — Каридад Браво Адамс. Цитирую: La tormenta de octubra ruge sobre el inquieto Mar de las Antillas… Es de noche, y las ráfagas de un viento huracanado hacen estrellarse contra los acantilados de rocas las olas gigantescas, que caen luego, en hirviente manto de espuma, bajo el azote de la lluvia. Negro está el cielo; y la tierra, como sobrecogida. Es la costa brava que se abre, primero en pequeñas ensenadas, en playones estrechos, y luego, unos pocos metros más allá, se convierte en selva espesa… Tierra antillana sobre la que ondea la bandera de Francia…

— О чем это? Жаль, что я не знаю испанского, но звучит красиво.

— О любви, доктор.

— Так что, у тебя в голове библиотека?

— Можно и так сказать. Я так развлекаюсь, иначе тут со скуки помрешь. Задницу искололи так, что лежу боком, глушите меня снотворными, книг не даете, радио, и то отключили. Что мне, маленькому, еще остается делать?

— Талант, ничего не скажешь!

— Это любой может, доктор. Надо только один раз показать, как это делается.

— А не врешь? — молодой врач с серым от недосыпа лицом вдруг посмотрел на меня остро и заинтересованно.

— Да нет, зачем врать. Хотите, расскажу вам одну историю? Только сначала давайте познакомимся.

— Ледовский Вячеслав Андреевич. Только пока я интерн, — представился собеседник.

— Юра Семецкий. Числюсь слушателем подготовительного отделения.

В общем, слушайте: по легенде, это был 460 год до нашей эры. По какой причине рухнул пиршественный зал, греческие легенды не говорят. Обстановка там была как после бомбежки: осколки мрамора, куски дерева, кровь и изуродованные до неузнаваемости тела. Родственники рылись в развалинах, ища вещи, по которым можно было бы опознать близких. Ну там, кольцо, обрывок одежды…

— Понимаю. Бомбежки видел. Это ж было почти то же самое!

— Да не хуже. По словам историка строительства Коэ, за неимением леса, они в огромных количествах валили на крыши глину. Так что людей придавило мощно.

Буквально за мгновение до трагедии, Симонида Киосского вызвали из зала два молодых всадника с важной вестью. Так он и уцелел. Затем случилось удивительное. Поэт сосредоточился, отгородившись от криков, плача и хаоса царящего вокруг, и стал вспоминать.

Симонид сначала представил обстановку залы за мгновения до трагедии. А потом увидел гостей, сидящих за столом. Открыв глаза, он пошел к людям и показал им, где лежат останки их близких, называя каждого погибшего по имени. Так родилось искусство запоминания, так называемый, метод мест.

Но это всего лишь легенда, люди умели запоминать задолго до Симонида.