Душевный архитектор (СИ)

Итару был первым и желанным ребенком, унаследовавшим довольно много симпатичных черт из их родословной: желтовато-зеленые глаза в обрамлении темных ресниц, угольные волосы и ровный тонкий нос. Мама часто касалась его, улыбалась, всегда довольная им. За их общим столом, накрытым только на троих, Вару чувствовала себя зверушкой, маленькой и милой, от которой больше ничего не требуется, кроме как оставаться таковой и не бедокурить. Внимание к себе всегда приходилось выпрашивать, но со временем она перестала пытаться что-то изменить. Между этими двумя людьми происходило нечто важное, каждый разделенный вместе день, и Вару не имела к этому никакого отношения. Однако разворачивающегося на ее глазах было достаточно, чтобы в точности понимать, что именно чувствует Хироми к своему единственному сыну — всепоглощающую любовь, слепую и верную, как старый пес.

— Ты ведь жила с отцом? — спросила Темари.

— После восьми лет. До этого с матерью.

— Что-то произошло?

— Она погибла под завалом, — произнесла Вару без паузы, лишь на секунду ощутив укол сожаления. Слишком старого и изрядно затупленного, чтобы ранить, как прежде. — А вообще родители перестали жить вместе сразу после моего рождения, так что для меня семья никогда не была целой.

И лишь только со временем ей далась возможность понять, что никто в этом не виноват. Кейджи просто не повезло родиться в самый кризис их отношений: вообще странно использовать такое отрицательное, как «не повезло», в мире, где существуют причинно-следственные связи. Если бы Хару Кейджи женился на куноичи, то все было бы не так; если бы его жена не давала поводов для ревности, то он бы никогда не считал, что Вару не его дочь, и соответственно, все было бы совсем не так. Очевидно, что такого человека, как Вару Кейджи, просто бы никогда не существовало. Банально они бы с Темари не стояли вот так в коридоре с явным намерением поделиться тем, что истинные шиноби должны хранить до последнего, чтобы хоть как-то поддержать свою израненную действительностью человечность.

— Я никогда не считала рождение Гаары трагедией, но очевидно, что именно этот день разрушил нашу семью, — сказала куноичи полушепотом, скрестив руки на груди и едва заметно поморщившись. — Отец разрушил нашу семью и пресекал все мои попытки хоть как-то это исправить.

— Казекаге беспокоился о безопасности деревни, — заметила Вару, и Темари кивнула, хоть и без видимого согласия в глазах.

— Да, о ней он беспокоился больше, чем о нас. Он был хорошим правителем, но вот отцом… Я не хочу, чтобы, став Казекаге, Гаара предстал перед подобным выбором.

— Казекаге? — переспросила Кейджи, приподняв брови в легком удивлении.

— Он тебе не сказал?

Если бы Гаара сказал ей нечто подобное в лицо, то ему пришлось бы убить ее, чтобы хоть как-то заглушить смех: он уже достаточно хорошо знал бывшую шиноби. Вару представила его в мантии Каге, и ее передернуло от едкого нежелания видеть нечто подобное в реальности. Если Совет примет такое решение, то это будет вполне разумно: они не могут оставаться без Казекаге слишком долго, учитывая опыт с Третьим, а присутствие джинчурики отобьет у недоброжелателей всякую охоту соваться в Сунагакурэ. Из всех жителей деревни у него больше шансов.

— Теперь понятно, откуда взялся весь этот энтузиазм у Канкуро, — усмехнулась Кейджи, ничем не выказывая свое отвращение к подобной идее.

— Гаара решил податься в регулярные войска. Канкуро отговаривал его, но он, похоже, уже окончательно все решил.

— И что вы будете делать тогда?

— Пойдем за ним. Мы все же семья, — ответила Темари спокойно, и какое-то время они стояли в тишине, думая о своем. — Твоя мама погибла в тот день, когда Шукаку в первый раз вышел из-под контроля. Семь лет назад.

Вару не думала, что она так быстро догадается, но знала, что однажды это все же произойдет. Бывшая шиноби не планировала умалчивать этот факт, но у нее никогда не возникало острого желания закричать об этом всему миру: жажда исповедаться у людей ее профессии встречалась чрезмерно часто, однако ее саму всегда соблазняла мысль о том, что никто никогда не узнает истинных причин ее поступков. «Мама» — стержень всего? Нет, не у нее. И не у Кайро Хофу. «Я его любимая мамочка, которой он так старается угодить», — фраза, сказанная демоном, но разве природа лишает его слова хоть крупицы столь желанной истины? Уроки дедушки держались в памяти, но частенько ускользали в дебри ненужных эмоций, неожиданно навещая в подобные моменты, когда ошибка уже совершена.