Душистый аир

Рамунас не спешил идти в избу. Он думал о своей матери и об отце, о доме, о том, какое у мамы усталое, высохшее лицо, — никогда она не снимет с головы платок, не присядет отдохнуть у окна… Он думал об отце — коренастом, широкоплечем, с крепкими, жилистыми руками, пропахшими хвоей и медом диких пчел. И о качелях под липами…

Одинокая ракета взлетела в небо и, угасая, упала на землю.

БЕЖАТЬ!

Утро занималось медленно, словно нехотя. Солнце взошло и пыталось пробить лучами плотную пелену тумана. Поля точно утопали в густом дыму от костра. Наконец вершины холмов, раскидистые верхушки одиноких сосен озарились, и стало заметно, как движется, колышется туман, как крупные хлопья опускаются к низинам, ложатся на кустарники, густые заросли бурьяна.

Сигитас пригнал стадо на опушку и высматривает Рамунаса. Коровы разбрелись во все стороны. Рамунаса не видно.

— Ау! — раздался голос откуда-то сверху.

— Ты куда это забрался?

— Тебе сюда вовек не залезть — кишка тонка!

Вот он где! Сигитас заметил своего друга на вершине ели.

— Смотри! — крикнул Рамунас и давай раскачиваться. Стоит на суку, руками держится за макушку дерева — раз вправо, раз влево.

— Не дури, слышь! — тонким голосом испуганно вскрикнул Сигитас.

— Ой, ловите, ой, падаю, ха-ха-ха!..

— Вот увидишь, свалишься.

— Лови!

Сигитас зажмурился и в такт Рамунасу тоже начал покачиваться, словно и он на дереве.

— Видишь? Я лечу!

Вершина ели касается ветвей растущей рядом сосны, и вот Рамунас отпускает руки и прыгает на сосну. Сигитас приседает, не в силах даже ойкнуть. Раздается треск еловых ветвей, и на глазах у Сигитаса Рамунас мешком повисает на сосновой ветке. Рубашка чуть ли не на голову наползла, коричневая спина блестит… Но это длится всего один миг, и вот уже Рамунас восседает на толстом суку.

— Видал? — Голос его дрогнул.

Сигитас медленно поднялся и выпрямился, как трава, прибитая бурей.

— T-ты же мог… убиться.

— Вот еще! — Рамунас соскользнул вниз. — Попробуй найди дурака, который бы захотел убиться!

Рамунас, в закатанных выше колен серых холщовых штанах, обул башмаки на деревянной подошве. Кожаный верх протерся на сгибе и скреплен лыком.

— Ты же лоб ободрал, погляди, и спину… Вот кровь.

— Заживет, пустяки. — Рамунас пренебрежительно махнул рукой. — Я сегодня всю ночь не спал, — многозначительно, шепотом произнес он.

— И я тоже. — Сигитас всегда любил поддакнуть. Но тут же спохватился: — А отчего не спал?

— Я думал… — Рамунас заметил, как в глазах Сигитаса зажигается любопытство. Ну и пусть. Рамунас не какой-нибудь простак, чтобы сразу все выкладывать.

— О чем? О чем ты думал?

— О чем? О том, как бы это тебя на Аготе Мешта́йтисовой женить.

— Да ну тебя, — потускнел Сигитас. — Всегда ты так.

На самом деле Рамунас хотел сообщить Сигитасу нечто такое, от чего тот должен остолбенеть, да и только. Но мальчик не знал, как приступить, с чего начать, поэтому выпалил напрямик:

— Знаешь что — бежим отсюда. Домой!

Оказывается, не надо было пускаться ни на какие хитрости — Сигитас и без того рот разинул, вытаращил глаза, и они стали круглые, как клецки.

— Как это — домой?

— А так. Возьмем и уйдем. А как пленные у Гальвиди́хи? Пропали — ищи ветра в поле.

Сигитас хорошо помнил этих двух военнопленных. Их привезла к себе на хутор его хозяйка Гальвиде́не. В прошлом году они пробыли у нее все лето, промучились до осени, а потом сбежали. Как в воду канули. Их искала полиция, искали немцы, а все равно не нашли.

Люди втихомолку поговаривали, что те подались в лес к партизанам…

— А батрак у нашего Шпокаса? Плюнул и ушел. В общем, ты как хочешь, а я сбегу, — осмелел Рамунас. Ему нравилось, что Сигитас не сразу отвечает.

— Ты когда бежишь?

— Сегодня ночью. Когда все уснут…

— А если п-поймают?

— Меня-то? — Рамунас приподнялся на цыпочки в своих башмаках с деревяшками-подошвами. — Смех, да и только! А может, я вовсе и не домой, может, я к партизанам.

— Ладно уж, не сочиняй, — тянет Сигитас.

Но Рамунас уже разогнался, и не так-то легко его остановить.

— Думаешь, не могу?

— Да ладно…

— Не могу?

Очевидно, Сигитас уже забыл, что Рамунасу не следует возражать — ведь он только этого и ждет. Всегда он на своем настоит. Если не на словах, то… Уж он-то найдет, как доказать.

— Заячью церковь видал? — Рамунас одним прыжком кинулся к Сигитасу.

— Видал, не надо! — закричал тот, прикрыл ладонями уши, но Рамунасу удалось схватить его за голову и приподнять над землей.

— Горят ли свечи? — спросил Рамунас.

— Горят, пусти…

— Правду я говорю?

— Правду, дурак!

Сигитас вырвался из рук приятеля и замахнулся кнутом.

— Не смей! — испуганно отскочил Рамунас, но Сигитас уже бежал к полю.

— Эй, Пеструха! Куда тебя нелегкая несет? — заорал он вслед бредущей по яровому корове. Пеструха эта невозможно прыткая, Сигитас больше всего с ней мается. — Стой, ведьма! Мяшкис, взять! Возьми, Мяшкис! — крикнул Сигитас собаке.

Пес пулей исчез в хлебах.

Рамунас попрыгал на одной ножке, покувыркался, а потом вдруг запел:

Белый парус реет…