Душою настежь. Максим Дунаевский в моей жизни

С этого дня Максим стал раз в неделю-две приезжать к нам – привозить дочке фрукты, игрушки и даже оставлял деньги – то, что считал нужным. Я никогда ничего не просила и была рада его любому вниманию к дочке.

Он пообещал признать дочь документально, объяснив мне, что «это никогда не поздно». А несмотря на мое приглашение зайти в квартиру к родителям, Максим не захотел, видимо, чувствуя себя перед ними неловко. Обычно он просто катал нас с Алинкой по городу на машине или мы заезжали выпить чаю в мою новую квартирку.

Я простила его и стала ему другом. Для меня самым главным было то, чтобы он общался с дочкой. Прошлое мы не вспоминали и отношений не выясняли.

О возможном совместном будущем с ним я не думала – еще слишком свежо было в памяти все, что произошло. Да и сам он ничего мне не предлагал.

Я смотрела на Максима и на Алинку и очень радовалась, наблюдая за их нежностями. Думала: «Может быть, теперь Максим все понял, осознал и действительно все исправит?» Ведь «все течет, все изменяется», как справедливо сказал древний философ Гераклит.

Несмотря на прежнее глубокое разочарование, во мне теплилась эта надежда. Всегда хочется верить в лучшее.

Так прошло три или четыре месяца.

И тут вдруг Максим перестал приезжать к дочери и помогать ей материально. Как-то позвонил, сказал, что устал жить у мамы. Поэтому решил переехать «на время» к какой-то знакомой женщине. «По-дружески», как он объяснил мне. Оставил номер телефона.

– Звони, если что! – предложил Максим и снова «растворился в воздухе».

Вестей от него больше не было. Я подождала месяца два и затем позвонила по указанному номеру. Максим снял трубку сам.

– Макс, у тебя все в порядке? Алинка постоянно спрашивает о тебе, ждет… Пожалуйста, не забывай ее!

Он пообещал приехать, но больше не приехал и не позвонил. Только теперь мне было гораздо труднее это пережить – дочка по десять раз на дню спрашивала: «Где папа? Когда придет?» Я терялась, не зная, что ей ответить, как объяснить эту ситуацию маленькому ребенку.

Хоть я и очень переживала из-за того, что Максим перестал общаться с дочкой, но звонить ему, «доставать» не считала для себя возможным. Как, да и зачем принуждать человека, если он не хочет видеть собственного ребенка?

С двухлетним днем рождения папа Алинку не поздравил – по-видимому не вспомнил.

А сразу после своего праздника дочка заболела – острый пиелонефрит. К вечеру температуру зашкалило за сорок. Мои родители и я сама были в сильной панике. Мама постоянно плакала, предвещая мне, по своей привычке, осложнения, что еще больше увеличивало мой стресс. Конечно, мне очень хотелось посоветоваться с Максимом, но, подумав, я не решилась беспокоить его и его подругу в позднее время. Вызвали «Скорую».

По решению прибывшего врача Алинку отвезли в ближайшую больницу.

Мы ехали в «Скорой», я держала дочкины кукольные ручки в своих и молилась о том, чтобы ей повезло, чтобы она попала в «хорошие руки». Меня сверлила тревожная мысль: «Окажется ли больница хорошей?» Уверенности в этом не было.

В то время московские больницы, даже детские, оставляли желать лучшего. Про периферию лучше и не говорить. Грязь, запущенность, антисанитария, небрежное отношение к пациентам. Крошечные зарплаты медперсонала часто определяли их отношение к пациентам. Про клятву Гиппократа вспоминал, к сожалению, далеко не каждый врач. Медсестер и санитарок не хватало. Но существовали, конечно, и ответственные врачи и медперсонал – люди, преданные своему делу, которые не считались со временем и усталостью, которым хотелось поклониться в ноги.

Был уже поздний вечер. Персонала в больнице почти не оказалось. Алинку приняли в приемном покое, разлучив нас. Мне не разрешили остаться с дочкой на ночь. С тяжелым сердцем пришлось передать ее нянечке и уехать домой.

Наутро я приехала в больницу спозаранок, и то, что я увидела, привело меня в ужас.

Алинку положили в палату вместе с детьми с инфекционными заболеваниями. Рядом в кроватках лежали детки от трех до шести лет с кожной сыпью и язвами.

Вскоре пришла медсестра и начала делать детям уколы, быстро крутя, переворачивая их. К моей дочке она подошла в последнюю очередь. Видя, что она не помыла руки, я попросила ее сделать это.

Медсестра пришла в ярость от подобной «наглости». Закричала: «У меня нет времени мыть руки после каждого ребенка!» Но я упорно стояла на своем, и, в конце концов, она их наскоро помыла, сделала укол и ушла с возмущенно-оскорбленной миной на покрасневшем лице.

Я очень расстроилась. Прекрасно понимала, что если на этот раз мне удалось добиться от нее соблюдения гигиены, то в следующий она может прийти, когда меня на будет, и тогда уж точно руки мыть не станет. Но выхода из этой удручающей и опасной для ребенка ситуации я не видела.

Вечером, вернувшись совершенно удрученной домой, я решила все-таки позвонить Максиму. После долгих колебаний, так как «кожей» чувствовала, что мой звонок не вызовет у него восторга. Но пока у меня оставалась надежда, что, может быть, он захочет помочь дочке, я не могла пренебрегать ею.