Два балета Джорджа Баланчина

– Ну да, бабушка Соня — Ирсанов во- обще-то не любил, когда кто-нибудь чужой называл Софью Андреевну «мадам». Но ведь Ильюша стал теперь для Ирсанова даже ближе, чем свой, поэтому он, слегка и совсем для Ильи незаметно, поморщился от этого слова в чужих устах и продолжил с жадностью поглощать теплую картошку и чудесный Ильюшин салат. Правда, свой салат рукодельный Илья «чуток» пересолили, что, правда, тут же уравновешивалось уже второй бутылкой клюквенного лимонада. Ильюша был счастлив досыта накормить выступавшего теперь уже в трех ипостасях Юру — как гостя, как друга и как любовника. Поэтому Илья снова полез в холодильник и вытащил из него всю оставшуюся копченую треску: «Вот еще. Ешь на здоровье». Впрочем, в гостеприимном доме Левиных всегда и всех кормили обильно и вкусно. Ильюшина бабушка по части еды была большая мастерица. Именно в этом доме Ирсанов впервые познакомился с лакомой еврейской кухней, с ломтиками хрустящей мацы, обретая у Левиных новое понимание людей, повседневного уклада их незаметной жизни, чувствуя многие их тревоги, озабоченности и ожидания. Иногда он слышал, как близкие Илье люди говорят между собой на неведомом ему языке. Ему это было всегда очень интересно, но в присутствии Ирсанова или какого-нибудь другого человека Ильюшины мама, отец и бабушка сразу же переходили на русский. Однажды Ирсанов спросил Илью, еще в Озерках: «Ты понимаешь этот язык?» — «Так, — ответил Илья, — только отдельные слова». — «А почему не учишь?» — «А зачем? Я этот язык ненавижу. Хватит с меня моей жидовской внешности. И вообще, Юра, не хочу я об этом говорить, даже с тобой. Ты все сам должен понимать». Но он еще не мог и не умел сам всё понимать. Однако врожденная деликатность подсказывала ему никогда больше не возвращаться в разговорах с Ильей к этой странной для Ирсанова теме.

Плотный завтрак сразу же вернул ему утраченные за истекшее время силы.

Летний день был в самом разгаре. Солнечные лучи заливали все сущее. Проникали в окна и щели домов, накаляли землю и воздух. Однако с залива тянуло ветерком, он гнал по небу кудрявые кучевые облака, раскачивал стволы редких в этих местах берез, шелест листьев которых образовывал приятный шум, превращая дневную томительную тишину в некое подобие тихой музыки с переливами птичьих голосов и иногда возникавшей человеческой речи. Илья предложил Ирсанову пойти сейчас в лес — просто погулять там, пособирать нарождавшуюся чернику, послушать лесные голоса. Илья любил лес, любил все его запахи и краски и хотел сейчас показать Ирсанову именно свой лес в эти яркие дневные часы. Но Юра был меньшим романтиком. Его физический организм, необходимость энергичных движений, его спортивность искали и требовали какого-нибудь конкретного выхода и выражения. Еще вчера, по дороге на эту дачу, он заметил на дачном пространстве, вне всяких заборов и ограждений, врытые в землю столбы с сетками для волейбола, пару свободных и, казалось, ничейных теннисных столов.

– Давай поиграем в теннис? — предложил Ирсанов.

– Да, но у меня нет ни ракеток, ни мячика, ни сетки, — с сожалением сказал Илья. — Но знаешь, — вдруг вспомнил он, — тут недалеко, через железную дорогу, у писателей, есть теннисный стол со всеми делами. Писатели в теннис не играют, все пишут свои нудные книги, да и потом все они такие жирные, старые и противные... Пошли к писателям, там и поиграем. Я туда часто хожу играть. А здесь все ребята какие-то жадные. Я с ними не играю почти никогда. Пошли.

Трудно в точности сказать, что именно руководило сейчас Ильей — желание ли еще больше понравиться другу или какие- то иные причины и соображения, но только Илья, выйдя из-за стола, скрылся в бабушкиной комнате и через некоторое время вышел из нее, одетый в новую белоснежную рубашку с короткими рукавами, в новые голубые шорты и ослепительной белизны парусиновые кеды с красными широкими полосками по бокам. Увидев Илью во всех этих обновках, Ирсанов ахнул: «Какой ты Илюша нарядный!» Лицо Ильи сияло радостью: «Эти шорты и кеды мне папа привез из Чехословакии еще весной. Он там был в командировке. Тебе нравятся? ». — «Очень».

Предложение Ильи пойти к писателям и поиграть там в теннис, очень понравилось Ирсанову. И хотя его отец тоже писал книги, книги эти были всего лишь учебниками по истории для студентов университета, а это совсем другое дело. Ирсанов еще ни разу в жизни не видел ни одного живого писателя и потому даже не мог себе точно представить, как может и должен выглядеть настоящий живой писатель. Он предполагал, по примеру своего отца, что каждый писатель, вот как Чехов или, вот, как Грибоедов, должен быть непременно в очках. Кстати, сам Юра Ирсанов тоже пользовался очками, но только когда ходил в кино, а так носить очки почему-то стеснялся, от этого он часто щурил глаза, когда всматривался вдаль или пытался получше разглядеть что-нибудь поблизости.