Два друга

Лечебные процедуры протекали монотонно и иногда даже нудно. И так дней этак пять, дежурные – «здравствуйте», массаж и «до свидания». Как-то раз, завершив сеанс, массажист, извинившись, взял из стола телефон и позвонил. Удерживая ещё влажной, свежевымытой рукой трубку мобильного телефона, грустным голосом, слегка нервничая, зачитал четверостишие. После чего последовала непродолжительная пауза. По всему было видно, что стихи зачитывались неизвестному критику. И резко, вместо прощальных слов, он словно коротко выстрелил: «Кровопийца!», раздражённо выдохнул и спрятал телефон в стол.

Марина, став случайной свидетельницей неординарного общения, задумчиво застучала каблучками по кафелю длинного полупустого коридора.

«А не слишком ли много совпадений? Сначала табличка со знакомой фамилией на двери кабинета – «Массажист высшей категории Климов Вячеслав Анатольевич». Ручной работы картина из бисера над столом, и эти короткие, глубокие стихи об Афганистане. И самое главное – голос, где же я могла слышать этот запоминающийся голос?..», – всё думала и думала она... На следующий день, в назначенное время, в том же месте встреча состоялась, но уже совершенно в другом ракурсе. Марина вошла в кабинет уже изрядно заплаканная и до сих пор всхлипывающая.

Что случилось?

Вместо ответа пациентка села на стул, включила плеер на мобильном телефоне и, положив на стол, тихо сказала:

– Послушайте, пожалуйста, песню...

Медленно и негромко зазвучала шестиструнная гитара.

Вячеслав прислушался и, довольно быстро определив, сказал:

Я знаю, кто поёт эту песню.

Ответа не последовало, лишь всё пел и пел бархатистый голос, наполняя тихий кабинет.

Каждый из них был погружён в свои размышления. Марина продолжала беззвучно плакать, а Слава сидел, выпрямив спину, вдавливая локтями стол и склонив голову, слушал себя поющего. Песня стихла, повисло тягучее молчание.

– Это вы?

– Да, Марина, это я...

– Этого не может быть....

– Получается, что может...

Вячеслав поднял голову и, повернувшись к плачущей, спокойным голосом продолжил:

Если вы не остановите этот поток слёз, я вас не познакомлю с автором слов.

А разве это возможно? – потрясённым голосом спросила женщина.

Он взял свой телефон, быстро набрал хорошо известный номер.

– Здорово, пожиратель женских сердец. Завтра после массажа планируй задержаться. Сам успокаивай своих воздыхательниц, в мои обязанности это не входит...

У каждого из троих, встретившихся на закате рабочего дня, была своя история, связанная с песней «Цинковая почта».

...Сдавая свои позиции прохладной тьме, афганское солнце стремительно отступало от советского военного гарнизона. Временно теряя свою власть, пятившийся оранжевый диск откатывался за перевал Гиндукуш. Выдыхавшийся прямо на глазах уличный свет несмело поступал в проем тридцатиместной брезентовой палатки. Замполиты усердно твердили о временных трудностях. Но десятилетняя война, рисуя линии фронта, хладнокровно пристреливаясь, планировала совершенно иначе. Солдат сидел на армейской сетчатой кровати, заправленной колючим синим одеялом. Склонившись над расшатанной с оголёнными углами тумбочкой, он застыл в не совсем удобном положении. Шариковая авторучка, оставляя синий след, словно юная балерина покорно танцевала на клетчатом поле тетрадного листа. Лишь иногда она спотыкалась о принесённые азиатским суховеем пылевые крупинки чужбины. Начинающий же поэт внимал неизвестному зову. Послушная танцовщица изредка замирала, переводя дух, и снова кружилась в таинственно-божественном танце. И был этот двадцатипятилетний белокожий юноша, погружённый в творчество, одет в защитную форму и грубые кирзовые сапоги с рифлёной подошвой. Мгновенье спустя, вместе с погасшим солнечным светом, недоступное взору таинство растворится, и останется одетая в униформу молчаливая задумчивость.

«Убитых сегодня было больше, чем раненых, а значит, остался промедол...».

В Советском Союзе эти стихи ещё долгие годы будут под запретом. И лишь после разрухи, именуемой перестройкой, строчки вырвутся на свободу.

Стихи, облачённые в мелодию, приобретают иную жизнь. Песнь летит в более широкой и легко доступной плоскости...

1996 год, политиканы дерутся за президентскую власть. Жириновский сулит излишне терпеливому российскому народу в каждую хату по изобилию, а незамужним гражданочкам – по спутнику жизни. Ельцин прилюдно божится в центральных СМИ – в случае невыполнения не менее ярких, чем у Жириновского, своих обещаний, он положит руки на железнодорожные рельсы (пустобрёх не уточнил, чьи будут руки). В кампании под кличем «Голосуй или проиграешь!» участвуют певцы, артисты и спортсмены. Для убедительности нужны и люди из народа. Климов на предложение посодействовать – естественно, за деньги, – так же естественно отказался.

Вечером, в квартире на пересечении улиц Ленина и Пушкина, по проводному телефону (мобильных ещё не существовало) раздался звонок.

– Здорово, очкарик!

– Привет, ноздреватый. И незачем так орать, слух у меня почти что в норме.

– Как жизнь?