Нам с Алеком было по пятнадцать лет. Мы гуляли после школы как обычно. Его перевели в наш класс в том году, и ему было сложно найти друзей. Он был странным, с каким-то психическим расстройством. По большей части этого не было видно, просто со стороны казалось, что он нелюдимый. Но иногда он мог распсиховаться, скинуть тетради со своей парты или вообще накричать на других детей или даже на учителя. Все относились к нему с пониманием, но скорее потому, что если бы вели себя по-другому, то в итоге сами бы остались виноватыми. Поэтому Алеку сходило с рук многое, о чем другие дети даже помышлять не могли. Все смирились с его присутствием в классе и молча терпели. В какой-то момент мне стало его жалко, и я подсела к нему в столовой. Я увидела в нем такого же изгоя, каким была я сама. Мне показалось, что мы могли бы подружиться. Он не был слишком разговорчивым, а мне часто просто нужна была компания, чтобы не сойти с ума от своих бесконечных мыслей. Так мы стали гулять вместе и после школы. Иногда мы садились на автобус и уезжали на пляж, где сидели на песке и делали уроки или читали. У Алека часто с собой была еда. Его родители очень заботились о нем и давали целый контейнер со всякой всячиной, чтобы он не умер с голоду на уроках. Но мы ходили в столовую, а всю еду из контейнера съедали после уроков. Сначала его родители переживали, что он поздно возвращается домой из школы, поэтому я познакомилась с ними. Казалось, они обрадовались мне гораздо больше, чем мои собственные родители. Обо всем меня расспрашивали, но больше задавали вопросы про мои интересы, а не про мою семью. И были рады, что у Алека появилась такая подруга, как я. Поэтому они мне тоже понравились. Своим я про Алека ничего не сказала. Да у меня никто ничего и не спрашивал. Рядом с Алеком я чувствовала себя в безопасности. Ко мне, тогда уже повзрослевшей девушке, могли часто пристать на улице какие-то парни постарше. В такие моменты мне становилось жутко страшно, и я спасалась бегством, даже если они просто делали мне комплимент. Хотя, в общем-то, большинство из них любые, даже самые милые, слова произносили таким скабрезным тоном, что воспринимать их как что-то приятное не представлялось возможным. Алек был рядом, и прохожие на улице не подозревали ни о каких диагнозах, они просто видели около меня довольно крупного парня, а я чувствовала себя уверенно. Часто я читала Алеку вслух или рассуждала о чем-то, что меня давно волновало, а выговориться было некому. Он сидел и слушал, не глядя мне в глаза и часто хмурясь. Но я продолжала, если только он не вставал молча и не отсаживался подальше от меня. Тогда я понимала, что он не в настроении разговаривать, и занималась своими делами. Однажды мы сидели на пляже и ели ягоду – ему с собой в тот день дали целый контейнер свежей испанской клубники. Когда наступал сезон, такие контейнеры продавались на каждом углу за девяносто девять центов. Я обожала эту клубнику! И вдруг ни с того ни с сего он говорит:
