Два года в Испании. 1937—1939

«Я по-прежнему разлучен с семьей, но по крайней мере знаю, где они, и уверен, что они не поедут к Франко. Здесь нас почти не кормят. Очень холодно. Вы знаете, как я любил моего Пепито. Это был чудесный ребенок. Теперь он умер. Французы обращаются с нами плохо, но я не считаю, что они виноваты в смерти Пепито. Нет, его убил Франко. Если бы мне пришлось выбирать — пережить все снова или поехать к Франко, — я бы, не задумываясь, выбрал любые муки. Только не Франко! Все лучше, чем Франко!»

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Советник — положение из самых трудных на свете. Представьте себе хирурга, который видит, как неумело делает операцию другой врач, но вмешиваться, взять скальпель в свои руки не может; он вправе только шепотом подавать советы, да так, чтобы не обидеть оперирующего и не вызвать к нему недоверия у больного и у сестер. А если оперирующий к тому же очень самолюбив? Если больной привык к нему и доверяет только ему? А на войне дело касается жизни десятков, сотен, тысяч людей, неудача влечет за собой следующую. И помимо служебной ответственности есть еще ответственность перед своей совестью, профессиональной и просто человеческой…

Такими хирургами были наши советники. Строевые командиры, привыкшие к дисциплине, к точным рамкам своей самостоятельности, они вынуждены были стать дипломатами. Конечно, многое решал личный пример. Но за столом штаба или на командном пункте одним примером ничего не сделаешь. Как настоять на своем, если тот, кому ты даешь совет, старше тебя по званию, да и ответственность, собственно говоря, лежит на нем? И все-таки я почти не слышал жалоб на наших советников. Не без труда, но они находили индивидуальный подход. Иногда они не выдерживали, брали командование в свои руки, и так как правы потом оказывались они, то, как победителей, их не судили. Мало того, я помню, как испанец, командир бригады, рассказывал мне, что вначале он беспрерывно ссорился со своим советником, просил даже убрать его, как в одном бою этот советник решительно отменил его приказ и в ответ на протесты, окончательно превышая свои полномочия, сказал сквозь зубы: «Арестую!» А потом комбриг понял, что прав был советник, и теперь уже советник жаловался: «Чуть что, ничего сам решать не хочет, спрашивает: а как ты думаешь? Вот и воюй рядом с ним». — «Ну, с ним-то ты уже отвоевал», — ответил я. «Да я не о том. С ним мы друзья. Я говорю: воевать-то как при таких условиях?»

Были, конечно, и другие, правда, редкие случаи, главным образом ближе к концу войны. Один советник не сумел быть дипломатом, вмешивался во все, говорил свысока. Другой, напротив, разочаровавшись, не делал вообще ничего, не сумел командовать, не командуя. Но таких людей быстро возвращали на родину.

Советники были и при генеральном штабе, и при штабах фронтов и армий, а порою даже в батальонах. Генерал А. Родимцев рассказал в своих воспоминаниях, как он был пулеметным инструктором и как сам отражал атаку фашистов под Мадридом. Не случайно потом в его сталинградской землянке, когда он со своей дивизией стоял насмерть, висела карта испанской столицы. В штабе мадридской обороны одним из советников был будущий военный министр Р. Малиновский. Через несколько месяцев там же советником стал будущий маршал К. Мерецков. Во время Отечественной войны я спросил другого маршала — Н. Воронова, где было труднее: под Харамой или под Сталинградом? Он рассмеялся и ответил: «Везде трудно, хотя вряд ли сравнимо. Масштабы не те. Удержаться надо было и здесь и там. Но здесь мы знали: готовится ответный удар. А там пришлось рассчитывать только на себя».

Вначале национальность скрывалась: советских военных называли «мексиканцами», так как Мексика, где президентом был тогда Ласаро Карденас, была единственной страной «западного мира», вставшей на сторону Испанской республики.

Если в том, что касалось количества, наша страна — не по своей воле — не могла оказать Испании полную меру помощи, то в отношении качества она никогда не скупилась. Люди, которых она послала, были лучшими из лучших. Впрочем, каждый из них уверял, что любой другой на его месте сделал бы то же самое. Я это столько раз слышал, что в конце концов поверил в это. И тем не менее каждый был неповторим.

Меня представили очень высокому и очень спокойному человеку (маршалу артиллерии Н. Воронову):

— Это товарищ Вольте́р.

— Нет, нет, пожалуйста, не Вольте́р, а Во́льтер!

Советник, проведший одну из тяжелейших операций под Мадридом — бои на реке Хараме, хотел, меняя ударение, избежать комического оттенка.