Два года в Испании. 1937—1939

В окопах под Мората де Тахунья около Мадрида я услышал фамилию когда-то знаменитого французского писателя Лоти. Я решил, что у испанцев тоже есть такая фамилия, тем более что рядом с Лоти не было переводчика. Оказалось, что Лоти — русский (О. Львович), но успел изучить испанский язык.

— Тут бывает жарко, — сказал он, — а наши переводчики — женщины, не хотелось подвергать их опасности. Да и лучше без переводчика — скорее и яснее.

А заместителем Лоти оказался совсем молодой парень, боксер-любитель с псевдонимом Рубенс (Элиович).

— Теперь главные советники мадридского фронта Петрович и Валуа…

Оба — чистейшие русские. Одному — Кириллу Петровичу Мерецкову — досталось только его отчество, а другому — Б. Симонову — одна из самых аристократических фамилий старой Франции.

Самую нелепую, правда непредвиденную, шутку судьба сыграла с будущим генералом армии, прославившимся в годы Отечественной войны, — П. Батовым. Ему дали фамилию (именно фамилию, а не имя) Фриц. В первые месяцы он был советником Двенадцатой интербригады, где все были влюблены в него и звали его «Наш Фриц», «Фрицинка». Но и я не сразу сообразил, о ком идет речь, когда году в 43-м в Москве Петров и Белов с умилением сказали мне: «Видели нашего Фрица». Как для всех, Фриц для меня было собирательное имя немецких солдат.

С Фрицем я познакомился только в Валенсии. «Слышал про вас», — сказал он. «Где?» — удивился я. «В Двенадцатой, конечно». Он давно получил другое назначение, но Двенадцатая по-прежнему считала его своим. Он прошел с нею через самые трудные мадридские операции. Сколько раз потом раздавались вздохи: «Фрица бы сюда, Фриц бы помог, ох, трудно без Фрица!» Алеша Эйснер говорил Залке: «Фрицинки нам не хватает», и Залка с грустью кивал головой. Когда бригаду бросили под Уэску, Фриц не выдержал и отпросился к ней. Несмотря на то, что обстановка была не из веселых, он радовался, как ребенок, что он снова со своими: фронтовая дружба требует проверки не временем, а испытаниями. Он ехал в той же машине, что Залка, но единственный из четырех седоков был лишь легко ранен. Лечился он на даче под Валенсией. В это время он получил свой первый орден Ленина. Лоти и я поехали поздравить его. Бывший унтер-офицер царской армии, он скорее производил впечатление сельского учителя, если бы не военная выправка. При небольшом росте он всегда держался как навытяжку, даже с ногой в лубке. Русский врач учил его играть в преферанс, но эта наука давалась ему трудно, он явно скучал. Рядом сидел певец и будущий артист театра Брехта Эрнст Буш — он выступал и в городах, и на фронте, главным образом в интербригадах. Буш серьезно уверял Фрица, что в этой игре (сам он играть не умел) туз — последняя карта, и Фриц при сносе сбрасывал всех тузов. Я спросил его, что для него было самым трудным в Испании. «Преферанс», — ответил он. Потом сказал серьезно: «Самое трудное — отступать». Подумал, застенчиво улыбнулся и прибавил: «Только мне не приходилось. Разве — по приказу. Или из-за соседей, когда мы оставались одни». На обратном пути Лоти сказал мне: «А он вам наполовину соврал. И его люди бегали от танков. Только он их удерживал. Не любит он об этом говорить. Ему кажется: если его люди бежали, значит, виноват он. В общем он прав, конечно».

В Отечественную войну Фриц был произведен в генерал-полковники и стал дважды Героем Советского Союза.