Два года в Испании. 1937—1939

Когда я приехал в Мадрид, наш военный атташе Горев (как атташе, он приехал под своей фамилией) был на Севере, в Басконии. Положение там было отчаянное. Баски так и не создали регулярной армии, помощь прийти не могла: Баскония была отрезана от остальной республиканской зоны, Бискайя была во власти фашистов. Я видел его потом в Валенсии. Почти всегда в штатском, с изысканными манерами, он спокойно слушал рассказы и жалобы друзей и говорил: «Вы не были на Севере, Мадрид — это курорт». Мне он показался холодноватым, чуть высокомерным. Но один из моих друзей сказал мне: «Если мы что-нибудь сделали в Мадриде, то больше всех Горев». Это утверждали и испанцы. А другой прибавил: «Он сейчас очень огорчен и поэтому особенно сдержан и неприступен. Ведь его послали на безнадежное предприятие. Что он мог сделать? Умереть? Спросите Эмму (переводчица Горева), сколько раз он был на волосок от смерти, сам он не расскажет». И тогда я вспоминал рассказы испанских офицеров о том, как под Мадридом в самые тяжелые минуты на фронте появлялся человек в светлом летнем пальто, с цветком в петлице, как никто сперва не принимал его за военного, как он шел туда, где было страшнее всего, никогда не ложился на землю («как будто пальто жалел»), как всегда вовремя и очень вежливо давал советы («А не поступить ли так? А не пора ли окапываться? А что, если бы вы сейчас бросили людей вперед, ведь фашисты побегут, они этого не ждут?»); и совет воспринимался как приказ, настолько он бывал убедителен и настойчив; а Горев после разрыва снаряда отряхивал пальто и нюхал свой цветок. «И удивительно, — восторгался испанец, — сперва солдаты смотрели на него неприязненно, а потом это им ужасно нравилось. Я отдавал приказ, а меня одобрительно спрашивали: «Это русский велел?»

2

Семнадцатилетний еврей из маленького городка стал коммунистом в дни Октября. В гражданскую войну он был назначен комиссаром казачьего полка. Он не владел оружием и не умел ездить верхом. О том, как отнеслись к нему казаки, он сказал мне: «Это все есть у Бабеля». Он решил завоевать признание любой ценой. В первом же бою, отчаянно шпоря коня и нелепо размахивая шашкой, он помчался вперед. Ему казалось, что он опередил всех. Но каждый раз, когда он пытался достать шашкой врага, тот неизменно исчезал из его глаз, а конь без всадника уносился. И только когда бой кончился, казаки ему объяснили, что они разгадали его решение и, зная, что в бою неумелый воин обречен, скакали рядом с ним и пиками снимали с коней тех, на кого он бросался. Храбрость была доказана, остальное оказалось легким.

Не все любили его в Испании: он бывал резок, хотя умел быть и дипломатом, он считал нужным всегда говорить правду. Порой, не обращая внимания на звание и иерархию, он отчитывал и наших, и интеровцев, и испанцев так, что они не находили возражений. Он был нежен с солдатами и становился все официальнее по мере повышения чина собеседника. Как-то Залка ласково упрекнул его: «Совсем забыл нас, товарищ Лоти», Он ответил: «Слушай, Матэ, тебя и всех вас я никогда не смогу забыть, а не езжу к вам потому, что хочу, чтобы вы как можно скорее стали вчерашним днем». И объяснил, видя недоумение на лице Залки: «Надо создавать испанскую армию. Вас все меньше. Вы не можете выиграть войну. Чем скорее вы будете не нужны, тем лучше».

Некоторые советники с удовольствием брали советских журналистов на фронт. Лоти — никогда. «Не хватало мне еще за вас отвечать! Довольно я с переводчицами намучился». Даже встречая меня на фронте случайно, он ворчал: «Опять притащились? И что вам тут интересно?»

Однажды, вернувшись с фронта, он зашел ко мне.

— Вчера вечером шофер забыл спросить пароль в штабе. Спохватился уже ночью. Не возвращаться же. В горах останавливает нас крестьянин. Закутан в одеяло, охотничье ружье за спиной. «Пароль?» Шофер объясняет, как было дело. «Кого везешь?» — «Русского товарища». Крестьянин обходит машину спереди, открывает дверцу, смотрит на меня, протягивает руку, пожимает мою, потом тем же путем возвращается к шоферу и говорит ему: «Сегодня пароль: «Вместе с Советским Союзом мы непобедимы». Поезжай!» Я говорю шоферу: «И этого пароля ты не знал! В какое же положение ты меня поставил!» А потом подумал: «Дело не в словах, а в символе. Наша страна — символ для неграмотного крестьянина». Это ведь…

Он оборвал себя и рассмеялся:

— С вами поэтом станешь…

То, что он знал всех наших советников, не удивительно: он служил в РККА почти с ее основания. Но он успел изучить и испанских военных. Когда он говорил: этот справится, а этот не справится, — его предвидение было точным, хотя чаще всего предвидением Сивиллы: ее ведь не слушали. Перед одним из больших сражений он, морща лоб от досады, сказал про начальника штаба испанской армии генерала Рохо, которого хорошо знал по Мадриду: «Понимаете, это замечательный кабинетный военный. А на фронте он — шахматист: ему нужно время на обдумывание хода. А если противник времени не дает? Командующий не имеет права попадать в цейтнот».