Два клоуна

Я ему —

Знаю… знаю.

Белые одежды

Белые одежды

Все мы наденем однажды,

И станем все одинаково снежные

И беззащитно-печальные.

И в этой одёжке белой

Побредём пустыней обледенелой,

Голыми ногами ступая несмело,

На суд, на помилование с надеждой.

И нет в этой одежде карманов

Для тугриков и талантов[7],

Нет украшений, нет талисманов.

Есть только мы, неспешные странники.

И белые одежды прозрачны,

И видны души невзрачные,

Сумеречно-табачные,

Невесомые и бесконечно вечные.

И только у одного из ста

Душа красива и чиста,

Чище выбеленного холста,

Принесённого в дом с мороза.

И ты понимаешь тогда,

Что ты трава-лебеда,

Сорняк с огорода,

Съедобный только в голодные годы.

Белые одежды…

Напрокат не взять,

Обратно не сдать,

С себя не снять,

Когда оденут.

* * *

Как бы мне стать собакой,

Большой, доброй, дворнягой,

И любить всех, без разбора,

Независимо от головного убора,

От религиозных пристрастий,

От разного взгляда на счастье,

Аристократ ты или бродяга,

Любить так,

Как может только собака,

Просто так!

Но я человек,

И мне далеко до пса,

Пойду у собаки

Своей учиться,

Как надо жить

И не кручиниться,

Всё принимать

С благодарностью,

С весёлым лаем,

С глазами радостными

И хвостовым вилянием.

Может, и получится когда-нибудь,

Но, видимо, не в этой жизни,

А где-то там, за гранью

Моего понимания…

Страшный сон

Мне снится страшный сон.

Я сплю и не могу проснуться,

Как будто бы на грудь присел мне слон,

А рядом кто-то издевательски смеётся.

Пытаюсь встать, открыть глаза,

Кричу, но голоса не слышу,

А на лице и на ладонях липкая роса,

А подо мной и рядом удушающая жижа.

Я задыхаюсь, меня страх объял,

Я слышу хохот явственней, он рядом,

И тут, во сне, я осознал,

Почувствовал себя распятым.

Да это вечный сон!

Я не смогу проснуться!

Но где же свет, где суд, где Бога трон?

Вот-вот должны ворота рая распахнуться…

И вдруг мне голос отовсюду:

«Нет, твоя вечность такова!

Ты там ведь предавался блуду,

Вот тебе вечная кровать.

За жадность – вечное удушье,

За равнодушие – закрытые глаза».

«А почему же подо мною лужа?»

Он хохотнул и рассказал,

Как умирала мною брошенная мать.

«За всё, за всё и всем расплата,

Смерть – это сон, он вечный,

Тело – фантом, душа распята,

Всё вспомнишь, человечек».

И засмеялся хрипловато.

Мне стало страшно так,

Как не бывало никогда,

Фантом мой сжался и озяб,

Душа ж горела от стыда.

Я силился проснуться, задышать,

Открыть глаза,

А он всё громче начинал хохотать,

Перебивая чьи-то голоса.

И вдруг кто-то лба моего коснулся,

Провёл по щеке рукой.

«Сынок, надо, надо проснуться,

Операция прошла хорошо».

Я в полном оцепенении —

Ведь мамы давно нет,

Сознание возвращается медленно —

Больница, врач, неоновый свет.

«Как же вы нас напугали,

Остановка сердца, думали – не жилец,

А потом вскрикнули, задышали,

Вы такой молодец!»

«Мне снился страшный сон,

Я сплю и не могу проснуться…»

Две капельки

Любимые духи в изысканном флаконе,

Две капельки за ушко, на шею,

И ты уже одета, донна!

И твой аромат дерзкий,

С горчинкою лёгкой,

Слышат завистники

И поклонники.

И перед сном, на голое тело,

Две капельки на запястье,

И ты уже богиня, Диана,

Окутанная туманом,

Нежная колдунья

С любимым в постели.

А если печаль и горе,

Две капельки на одежду,

На ту, что чернее ночи,

Вуалью глаза прикрыты,

И ладан духов печальный

Плывёт, утешая, над миром.

Твой запах духов узнаваем…

Уйдя из откуда-то, мы все оставляем

Шлейф из воспоминаний…

В фойе театра, случайно

…Сочинил же какой-то бездельник,

Что бывает любовь на земле.

А. а

В фойе театра, случайно

Столкнулись глазами,

Замерли,

Ничего не сказали

И среди людей затерялись.

Её сердце, как флажок

На ветру,

А его – как набат бу́хает.

Он ищет её глазами

В зале,

А рядом другая,

Чужая.

А та по улицам

Кругами,

Ходит быстро,

Спешит,

А куда, и сама не знает.

Всё вокруг фальшиво

И плоско,

И спектакль дешёвый,

И актёры играют

Плохо,

И на душе мерзко,

И тошнит немного.

И перед глазами

Треугольник

С острыми углами,

С равноудалёнными

Вершинами

И с точками,

В углы

Втиснутыми.

Он изменил,

А она не простила

И исчезла

Из его жизни.

А это просто

Интрижка,

А она решила,

Что предал.

А он решил,

Что это уж слишком,

Он вольная птица,

И улетел

В закат аметистовый.

«Не ищи,

Её не было

На спектакле,

Она ушла сразу.

Пойдём,

Я легко одета,

Ветрено,

Я замерзаю».

И на кухне, варя кофе,

Другая

Отчётливо понимает,

Что она чужая,

Что он не её любит,

А ту, исчезнувшую,

Пичугу.

И рассыпался

Треугольник

На линии и углы,

И раскатились

Точки-жемчужины,

И потерялись в ночи́.

Кто и когда найдёт их,

В какие ожерелья

Нанижут,

Какие колечки

Они украсят,

И чьи пальцы

И шеи обнимут?

А пока три точки

По вселенной

Раскатились,

Потерялись,

И каждая в своём

Углу остром

Стоит, обозначенная

И наказанная

Любовью

Несостоявшейся,

Сказочной…

Колыбельная

Солнышко-горлинка за гору скрылось,

Облачком лёгким пушистым укрылось,

Месяц включило, глазки закрыло

И, улыбнувшись, в сон погрузилось.

Будут ей сниться дальние дали,

Что целый день от неё убегали,

И будет ей сниться тёплое море,

Цвета прозрачного и голубого.

Будет ей сниться рыженький котик,

Что безмятежно спит в огороде,

Серая мышка – строгая дама

В круглых очках и уютной пижаме.