Два лета

Мы с Руби молча смотрим друг на друга. В воздухе чувствуется напряжение. Я вспоминаю, как она отвозила меня в аэропорт, — тогда все, казалось, было нормально. Я начинаю дергать один из браслетов.

— Что происходит? — шепчу я. — Ты сердишься?

Руби мотает головой, темно-карие глаза полны сожаления.

— Просто, понимаешь, Саммер, ты никогда не хочешь ничего менять. — Разволновавшись, она проводит рукой по волосам. — Ты даже не должна была… — Руби замолкает, глядя на пакет с молоком.

Руки и ноги холодеют.

— Что я не должна была? — тихо спрашиваю я.

Что Руби собиралась сказать? Хочу ли я знать, что она собиралась сказать? Я в ужасе, по спине бегут мурашки.

— Руби! — раздается у стойки окрик бариста, он явно недоволен. — Где обезжиренный латте? Что ты там копаешься?

— Извини, уже почти готово! — кричит Руби в ответ, заливаясь краской.

Она бросает на меня взгляд, и я вижу, что мы обе понимаем: между нами что-то раскололось, даже пусть на самую малость. Небольшая трещинка. Я думаю о своем разбитом зеркале.

— Потом поговорим? — занявшись кофемашиной, предлагает мне Руби. Ее губы напряжены.

— Да. — Я отхожу от стойки и прикасаюсь к браслетам, они кажутся какими-то непрочными. — Люблю тебя дважды, — говорю я безучастно.

Руби повторяет эхом то же самое, и слова повисают между нами — случайные слоги, нанизанные на ниточку, будто флажки. Я разворачиваюсь и направляюсь к тете Лидии в кабинку, рюкзак на спине вдруг становится неимоверно тяжелым. Скинув его, я сажусь на свободное место и обхватываю ладонями лицо.

— Если не хочешь, можешь ничего не рассказывать, — тихо говорит тетя Лидия, придвигая ко мне мокко со льдом.

Хорошо, что она не спросила, случилось ли что-нибудь. Это и так ясно. Я мотаю головой — нет настроения рассказывать. Я бездумно уставилась на свой напиток. Наверное, за всю свою жизнь я выпила в «Лучше латте» сотни мокко со льдом. Этот на вид такой же, как и все предыдущие: идеальный завиток взбитых сливок плавает на поверхности темно-кремовой жидкости. Однако — нет. Этот другой. Его я выпью после того самого разговора с Руби. Выпью с другими чувствами.

Я вспоминаю домашнее задание, и ко мне приходит вдохновение. Достаю из рюкзака камеру и подношу ее к глазам. Сначала вижу одну темноту: на объективе крышечка. Снимаю ее и ловлю в объектив мокко со льдом. Я еще плохо умею обращаться с камерой. Но мне все же удается сделать кадр: «другой» мокко крупным планом.

— Хорошо сработано, студент, — говорит тетя Лидия, и я опускаю камеру.

Я настолько погрузилась в съемку мокко со льдом, что забыла про тетю. Она улыбается мне, я отвечаю полуулыбкой. Боковым зрением замечаю: Скай поднимается из-за столика. Она посылает Остину нарочитый воздушный поцелуй — буэ! — и торопливо выходит на Грин-стрит, хвост раскачивается в такт шагам. Остин остается сидеть в ожидании Руби, он, как зачарованный, смотрит в телефон.

Я перевожу взгляд на тетю Лидию и встречаюсь с ее открытым, сочувствующим взглядом. Она не стала выпытывать у меня, что случилось. Кажется, с ней было бы легче поделиться, чем, скажем, с мамой. А теперь еще и легче, чем с Руби. Тетя Лидия никогда не была замужем, зато у нее было много романов. Она наверняка кое-что понимает в мальчиках и знает, что такое разбитое сердце. Жаль, что не могу рассказать ей о Хью, о Рен. О Руби, об Остине, о Скай. Жаль…

— Жаль, что я не во Франции.

Слова вырываются прежде, чем я успеваю их осознать. Прежде чем успеваю осознать, что именно это заставляет меня грустить. Это и случившееся сейчас у нас с Руби. Если бы я была во Франции, ничего бы у нас с Руби не произошло. Так ведь?

Тетя Лидия кивает.

— Конечно, жаль, — говорит она тихо и делает глоток «Черного глаза июля». — Несправедливо, когда у тебя выбивают почву из-под ног.

Несправедливо. Вот именно. Это слово еще никто не произносил: ни мама, ни Руби, ни папа. Меня охватывает ярость, она вспыхивает, будто от зажженной спички. Кивком головы я соглашаюсь с тетей.

— Отец позвонил, когда я стояла у выхода на посадку. — У меня пылает лицо. — За секунду или за минуту до того, как я села в самолет. — Я обхватываю руками свой мокко со льдом, сжимая пластиковый стакан с такой силой, что могу его просто смять. — Типа, довожу до твоего сведения, дорогая доченька, что тебе надо сидеть дома, поняла? — Впервые за последние шесть дней мне не хочется плакать; наоборот, осознав абсурдность ситуации, я коротко смеюсь.

Тетя Лидия в ответ слегка улыбается.

— Я знаю, — тихо и мягко говорит она. — Мама мне рассказала. Я очень сожалею, Саммер. — Она опускает глаза на кубики льда в стакане, по ее лицу пробегает тень недовольства. — Должна сказать, твой папа вообще мастер делать неожиданные сюрпризы…

Она замолкает и прикладывает ладонь к губам, будто стараясь не дать вырваться наружу остальным словам. Я подаюсь вперед, во мне пробуждаются одновременно любопытство и страх. Почему в моем присутствии никто не желает заканчивать свои мысли?

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я. — Папа когда-то уже делал что-то похожее?