Два лета

У меня были надежды как-нибудь поесть вместе с Вивьен или хотя бы поболтать с ней за горячим шоколадом. Однако при всей ее вежливости я чувствую какую-то отчужденность. Она все время ест вне дома, или спешит в сарай рисовать, или шепчется по телефону в гостиной. Поэтому обедаю и ужинаю я быстро, одна, сидя за старым дубовым столом. Из-за этого я чувствую себя кем-то вроде невидимки. Почти что привидением.

Я завела привычку прятаться в своих средневековых покоях, страдая из-за того, что не работает мобильный, и читая путеводитель по южной Франции, где подчеркиваю места, которые хочу посетить. Например, Ривьеру — полоску великолепных пляжей неподалеку отсюда. А больше всего хочу попасть в галерею «Прованс», за городом, где висит мой портрет, который написал папа. Но на деле я почти никуда не хожу, только в сарай-студию и иногда на бульвар Дю-Томп. И конечно же, в булочную.

— Merci, — благодарю я Бернис, держа в руке pain au chocolat, и открываю дверь. Снова звенит колокольчик. — Au revoir![41]

— Au revoir, Саммер! — она явно получает удовольствие, когда произносит необычное слово.

Вспоминаю симпатичного официанта Жака — он тоже считает мое имя забавным, и сердцебиение учащается. Я выхожу на солнечную улицу. Записка Жака все еще на дне сумки-шопера, я пока не осмелилась позвонить по номеру, который он мне дал. Зато осмелилась во время редких вылазок на бульвар Дю-Томп с трясущимися коленками пройти мимо Café des Roses, изо всех сил стараясь выглядеть беззаботно, но так ни разу и не увидела, чтобы Жак обслуживал столики. Может, родители навсегда разжаловали его в посудомойки. Или я его просто выдумала.

Переходя Рю-дю-Пэн, я достаю pain au chocolat из пакета и откусываю кусочек. Маслянистые пластинки теста и кусочки черного шоколада у меня во рту. Ммм. В Хадсонвилле я бы сейчас ела Cheerios.

Ну, конечно, не сейчас, напоминаю я себе. В Хадсонвилле на шесть часов меньше. Я представляю предрассветное персиковое небо над притихшими домами и серой водой. В своем воображении я рисую Руби, она спит в своей комнате с красочными гобеленами. И тут же ощущаю укол беспокойства, вспомнив ее вчерашнее письмо.

Отбрасываю эту мысль и толкаю калитку, ведущую в папин сад. Лимоны бросают тень на каменные скамьи, от рядов сирени исходит приятный аромат. Когда я прохожу мимо бассейна, давно не кошенная трава щекочет мне ноги.

На второй день после приезда я, сгорая от нетерпения, надела купальник и побежала в сад, но моим ожиданиям не суждено было оправдаться. Искристая голубая поверхность бассейна обманула меня: плитка на дне была вся грязная. Мама бы закатила глаза и сказала, что это так похоже на отца — ради статуса содержать бассейн и никогда не чистить его.

Не то чтобы я сказала маме про бассейн. Или, если уж на то пошло, про отсутствие отца. Мною овладевает паника, и кусочек pain au chocolat чуть не попадает не в то горло. Каждый день мама пишет письма, спрашивает, все ли у меня в порядке, и просит, чтобы папа ей позвонил. Она наверняка что-то подозревает. Я отвечаю, что все хорошо (Ça va!) и что мы с папой заняты. Но от вранья меня уже тошнит и внутри все крутит. Не знаю, сколько еще смогу выдержать и не проговориться.

— Non! — доносится из дома недовольный крик.

Я останавливаюсь посреди сада и смотрю на зеленые ставни. Ничего не видно, но я слышу другой громкий голос, тоже женский. Говорят по-французски. Элоиз и Вивьен, понимаю я. Они ругаются. Наверное, в комнате Вивьен, это в конце второго этажа, окна, как и у меня, выходят в сад. Вивьен всегда закрывает дверь туда, занавески сейчас тоже задернуты.

Я стою неподвижно, слушаю и гадаю, почему они ругаются. Буквально минуту спустя их голоса замолкают, и я иду дальше. Прохожу мимо розовых кустов и подсолнухов и наконец оказываюсь возле красного сарая. Прежде чем открыть скрипучую дверь, доедаю остатки pain au chocolat и смахиваю с губ крошки.

Папина студия просторная, в ней много воздуха, там полы из грубо отесанного дерева, а из окна в крыше льется солнечный свет. Сильно пахнет краской и скипидаром, именно так всегда пахла папина одежда. Я улыбаюсь воспоминаниям каждый раз, когда прихожу сюда.

По комнате расставлены мольберты, стопками разложены эскизные альбомы, контейнеры с кистями и углем.

Похоже на рай для художника. Наверное, это он и есть. Кроме Вивьен сюда регулярно приходят испачканные краской женщины и мужчины, они молча работают, каждый у своего мольберта. Однако сегодня здесь лишь месье Паскаль, с кистью в руках он рассматривает свое полотно.