Два лета

— Нет. Мы не встречались. Но он мне нравился, — признается она, еще гуще краснея. — Хотя я приезжаю в Ле-дю-Шеман уже много лет, с Жаком познакомилась лишь этим летом. После занятий мы с друзьями заходим в Café des Roses, и он всегда заигрывает со мной. Я думала… — Она снова пожимает плечами.

Взяв лежащую между нами камеру, я верчу ее в руках.

— Жак и не мой тоже, — с легкой грустью замечаю я. — Ну, больше не мой. А может, никогда и не был моим. По-моему, ему нравится заигрывать с разными девочками, — добавляю я, размышляя вслух.

Элоиз закатывает глаза.

— Многим французам это нравится, — соглашается она. — Это… как у вас говорят? И проклятие, и благословение?

Вопреки всему я смеюсь. Элоиз тоже смеется, и это не язвительный, а настоящий смех. Я вспоминаю, какой она была беззаботной и радостной, когда смотрела фейерверк. Мне кажется, будто занавес приподнимается и передо мной предстает другая Элоиз — та, которую я еще не знаю.

В дверь стучат. Я не закрыла ее, когда пришла Элоиз, и теперь, повернув голову, вижу на пороге папу.

— Девочки, привет, — мягко говорит он.

Выглядит он устало: воспаленные глаза, осунувшееся лицо, на подбородке темнеет щетина. На нем вчерашняя одежда, волосы торчат. Но заметив, что мы с Элоиз сидим рядом, он улыбается. Ведь он, наверное, и не мечтал увидеть нас вместе.

— Саммер, я так рад, что ты вернулась, — говорит он. — Есть хочешь?

Вот когда в нем просыпается отцовский инстинкт. Я, сжимая в руках камеру, отрицательно качаю головой.

— Ладно. — Он кивает мне, явно отмечая мое нарастающее недовольство. — Если захочешь поговорить, я в студии. — Он кивает и Элоиз. — До скорого, девочки.

Он уходит, но в комнате витает дух его присутствия. Я стараюсь осознать, что он у нас с Элоиз один на двоих. Он наш отец. И всегда им будет.

— Как ты его называешь? — спрашиваю я, прерывая молчание.

— Papa, — отвечает она, ерзая на кровати, то скрещивая, то распрямляя ноги. — А ты?

— Папа, наверное. — Я пожимаю плечами. — Хотя подумываю, не перейти ли на Неда. — Я переворачиваю камеру и нажимаю на кнопку, чтобы взглянуть на последний снимок. Это вечерний бульвар Дю-Томп, все сверкает огнями.

— Можно посмотреть? — спрашивает Элоиз и придвигается ко мне.

Я напрягаюсь и хочу отодвинуться, но передумываю. Просто поворачиваю камеру так, чтобы ей был виден экран.

— C'est[68] классно! — Элоиз говорит почти как Жак. Она одобрительно наклоняет голову. — А еще есть?

Я пролистываю кадры назад. Французские снимки возникают в обратном порядке, как в машине времени: голубые океанские волны в Каннах, Жак улыбается, опершись о припаркованный мопед, мост в Авиньоне, кипарисы и подсолнухи, маковое поле…

Я замираю. У меня перехватывает дыхание. Смотрю на Элоиз, гадая, скажет ли кто-то из нас что-нибудь о маках или о картине. Неловкая тема. Если Элоиз и думает о Fille, по ней не скажешь. Она поднимает на меня широко раскрытые глаза.

— Саммер, — говорит она, — фотографии просто потрясающие.

Я в некотором смущении выключаю дисплей.

— Спасибо, — отвечаю я. — Но в них нет ничего особенного. С такой шикарной камерой кто угодно сфотографирует…

— Не кто угодно. — Элоиз протестующе мотает головой. — Поверь мне. Мои родители — художники. Ну то есть… ты и так знаешь. — Она краснеет, но продолжает. — Я практически всю жизнь провела в художественном классе. Правда, я не так хороша, как хотелось бы маме. — Она закатывает глаза. — Так или иначе, суть в том, что я узна́ю настоящего художника.

— Художника? — повторяю я и скептически усмехаюсь, но сразу замечаю серьезное лицо Элоиз. — Ой, — говорю я, — ты серьезно, что ли?

Элоиз кивает.

— Тебе бы где-нибудь выставляться со своими фотографиями, — добавляет она.

Я снова смеюсь.

— Где? В инстаграме? — Сказав это, я тут же понимаю, что мысль не так уж плоха. Вдруг мои фото и вправду лучше, чем я думала? Я ощущаю небольшой прилив гордости. Вдруг люди захотят увидеть их, узнать историю моего лета?

— Я обожаю инстаграм, — говорит Элоиз. Потом, глянув искоса, она нерешительно спрашивает: — Не хочешь меня добавить?

— Ладно, — отвечаю я, тоже нерешительно. — Твоя фамилия Эверетт? — Я замираю в напряженном ожидании.

Элоиз отрицательно качает головой.

— Лакур, — с улыбкой говорит она. — Мама была согласна только на такой вариант.

Я улыбаюсь в ответ. Элоиз Лакур. Приятно познакомиться. Но ее улыбка быстро блекнет. Наверное, как и я, Элоиз понимает, что все это закончится, не успев начаться.

— И что, ты уезжаешь в Нью-Йорк? — спрашивает она, глядя на мой собранный чемодан на полу. — Уже точно?

— Точно, — уверенно говорю я, радуясь своей решительности.

— А еще в Ле-дю-Шеман приедешь?

Я лишь пожимаю плечами. Я и правда пока не знаю.

— Или, может быть, в Париж? — предлагает Элоиз.

Париж. Точно. Там папа проводит осень, зиму и весну. И Вивьен с Элоиз тоже.

— Может быть, — отвечаю я. Об этом я пока думать не могу. Обо всем этом.

— Прости, пожалуйста, — тихо говорит Элоиз. Она переводит взгляд с чемодана на меня, и ее глаза полны слез. — За то, как я обращалась с тобой этим летом. Вообще-то я… не такая.