Два лета

«Я уже и забыл, каким красивым бывает Гудзон, — сказал папа, когда чуть раньше на этой неделе стоял здесь, на этом самом месте, рядом со мной. — В романтику Прованса влюбиться легко, но и здесь много красивого». Я кивала, думая о подсолнуховых полях и мощеных улицах. Прованс и Хадсонвилл — это два разных типа красоты. И один не лучше другого, они прекрасны каждый по-своему.

Пока фотографирую реку, вспоминаю папин визит. Папа приехал на четыре дня, он остановился в «Марриотте» возле торгового центра, взял напрокат машину, чтобы приезжать ко мне. В отличие от предыдущих визитов, в этот раз не было торопливых обедов в кафе и «Пока, солнышко!» на прощанье. Нет. Наоборот, мы часами сидели и болтали за гамбургерами в пабе Пи-Джея. Подолгу гуляли вдоль Грин-стрит, бродили по кампусу. Слонялись по торговому центру и ездили кататься на машине.

Во вторник вечером мама даже пригласила папу поужинать у нас дома, что меня просто поразило. Увидев, как он старается, она смягчилась. Кроме того, она теперь официально встречается с Максом, и поэтому настроение у нее в целом лучше. И я потихоньку привыкаю к новой реальности.

Я волновалась перед ужином с папой, но между родителями не было того напряжения, которого я боялась. Они оба смягчились: мы сидели и ели мамин мясной рулет, обмениваясь новостями, а Ро мяукал нам троим из-под стола. В каком-то смысле мы были семьей — разобщенной, но семьей. Я очень надеялась, что теперь, когда тайна раскрыта, все будет проще. При маме папа не говорил ни о Вивьен, ни об Элоиз, и я была ему за это признательна.

Когда мы оставались вдвоем, он прилагал все силы, чтобы ответить на мои вопросы, а их у меня была тонна. Об Элоиз, о Вивьен, о самих маме с папой, и о картине Fille. Конечно, не все его ответы меня устраивали. Иногда было трудно принимать правду. А некоторых тем он избегал, говоря: «Станешь постарше, поймешь», и мне оставалось только вздыхать.

Не могу сказать, что к тому моменту, когда он прощался со мной в среду, перед отъездом в аэропорт, мы залечили все раны. Нет, не залечили. И я не уверена, что когда-нибудь мы сможем это сделать. Как можно оправиться после такого шока? Но сейчас, стоя в угасающем золотистом свете, я чувствую, что некоторые шрамы этого лета начинают сглаживаться. Я чувствую зарождение чего-то нового. И делаю еще один снимок.

— Привет, Саммер!

С замиранием сердца я оглядываюсь, сжимая камеру, чтобы не уронить ее. Позади меня стоит Хью Тайсон: руки в карманах, за очками блестят серо-зеленые глаза. Он кивает сначала на камеру, потом на воду.

— Могу поспорить, что ты сделала классные снимки, — говорит он слегка хрипловатым голосом, чуть улыбаясь.

Ну почему мои щекам надо обязательно покраснеть?

— Спасибо, — отвечаю я, нервно переступая с ноги на ногу. Наступит ли когда-нибудь то время, когда я вообще перестану волноваться рядом с Хью Тайсоном? Впрочем, если подумать, я уже далеко продвинулась, став после всего случившегося этим летом намного храбрее, чем раньше. — Слушай, та фотка, что ты вчера выложил в инстаграм, классная, — добавляю я, поднимая на него взгляд.

Я все еще иногда шпионю за Хью в инстаграме, но с того дня, когда я разместила там свои снимки, использую приложение в основном в профессиональных целях. Пробую разные фильтры, изучаю аккаунты других фотографов. Некоторые из них, в свою очередь, подписались на меня, и теперь под моими постами много комментариев, особенно под автопортретом в разбитом зеркале. И я горжусь этим.

А еще в инстаграме я подписалась на Элоиз. «Дружба», конечно, слишком сильное слово для описания наших с ней отношений. Но мне кажется, я понемногу узнаю ее. Она время от времени что-то постит. Как-то выложила красивые фото из папиного сада: кусты роз, красный сарай, бассейн. Вчера — кадр с поездом: она возвращалась в Париж. Наверное, они все возвращались. Мне бы хотелось узнать, как Элоиз там живет. Я по-прежнему мечтаю когда-нибудь побывать в Париже.

— Центральный парк? — уточняет Хью. — Спасибо, я видел, что ты лайкнула. — У него на щеках тоже проступает легкий румянец, от этого мое сердце бьется еще быстрее. — Рад, что вернулся из Нью-Йорк-Сити, — добавляет он, потирая затылок. — Ну то есть мне нравится ездить туда на пару дней к двоюродному брату, но каждый раз я скучаю по Хадсонвиллу.

Он переводит взгляд на меня, и я закусываю губу, стараясь не показать, что нервничаю, и заставляю себя не искать скрытый смысл в его словах. Он сказал, что скучает по Хадсонвиллу. Не по мне. Так ведь?

— Ты сейчас куда? — спрашиваю я, не давая воли своему воображению с этими его «а что, если?», а то оно может далеко завести.

Хью указывает на ту сторону улицы.

— Хочу до закрытия успеть в «Между строк». Купить кое-какие книги к школе.

— А, — говорю я, вспоминая об учебе.

Близится начало одиннадцатого класса, осталось меньше трех недель. Я жду, что накатит волна страха, но ее нет. Наоборот, я пребываю в радостном возбуждении.

— Я с тобой, — выпаливаю я.