Читаем Два лика Рильке полностью

У Лу Андреас-Саломе при ее цветущей витальности в то время всё еще были страстные поклонники, несмотря на ее возраст и на то, что она совсем не озабочивалась своей внешностью (ходила в серой мешковине, которую называли тогда «платьем реформ»[108]). Я словно бы все еще вижу перед собой одного из них, у которого от резких слов Лу в глазах появляются слезы, так что его монокль срывается и падает на пол. Взгляд ее излучал большую силу. Однажды вечером, когда мы с ней и с психоаналитиком бароном Г. сидели в Одеон-баре, я в ходе оживленного разговора была поражена чрезвычайной красотой трех пар глаз: глаза Рильке, полные души, становились темно-фиолетовыми, впрочем, в них было странное свойство внезапно переходить от глубочайшего свечения к опаловому блеску; глаза барона Г. мерцали прозрачной интеллигентностью проникновенной голубизны, а у Лу в это время был великолепный тигриный взгляд. Всё это преисполнило меня странной гордостью за то, что эти изумительные источники света были человеческими глазами.

Надо полагать, Рильке исключал для себя всякий психоанализ. В то же время длительный контакт с Лу, повидимому, приблизил его к пониманию основных положений учения, если уже прежде он не встретил их в ряде древнегреческих мифов и трагедий. Третья элегия указывает на это неопровержимо. Различные моменты психоанализа в этой элегии, одной из сильнейших, сконцентрированы и сублимированы…»

Откуда пришел рилькевский ангел

Особенно важно ее несогласие с трактовкой Лу рилькевского ангела. Действительно, Лу полагала, что точкой роста представлений об ангеле стали у Рильке «печаль и скорбь» в связи с теми физическими дискомфортами, которые начали неуклонно возрастать после блаженного периода первой юности, где гармония между телесным и духовным была почти полной и все физически-телесные действия поэта тотчас являли и свой духовный эквивалент. Пронизанность телесных функций поэта вибрациями духа, действительно, часто фиксируема в беседах Рильке с Лу и с Касснером. Однако в общении с Лу, которая одна выполняла роль друга-психотерапевта, Рильке довольно часто сообщал о том, что его тело «становится карикатурой его духовности». Гармония с годами нарушается, вместо полного слияния – распутье и движение рядышком уже двумя дорогами. Вполне естественная точка начала заката тела как плоти. Но, по мнению Лу, это вызвало бурю несогласия в Рильке. «Это тот пункт, та точка, где зародился его миф об Ангеле». Тело зажато между зверем и ангелом, и Рильке рванулся к ангельскому. Вновь и вновь Лу педалирует на теме пойманности поэта в теле, на незадействованности телесности в творческом процессе. Тело как тюрьма. Возникает картина этакого германского Паскаля, что входит в явное противоречие с моцартианским образом поэта, встающим из его переписок и мемуарных о нем свидетельств. Более того, Рильке как едва ли кто в его окружении подчеркнуто защищал мистически-земную, хтонически-языческую подоплеку земного царства как объединительно-переходного, междумирного. Его «Письмо молодого рабочего» славит именно земное, хтонически-телесное царство и протестует против любых попыток обокрасть его, перенося ценность «мира сего» в иномирье. Рильке почти подчеркнуто славит эротику земного человеческого общения как ценность едва ли не абсолютную. Это и понятно: по внутренней закваске он был дзэнцем, и всякие отрывы материального от духовного рассматривал как нарочитую, измышленную рассудком дихотомию, как провокацию конфликта в сознании, в то время как бытие целостно, нераздельно, в том числе нераздельно на распад и цветение.

Конечно, о последнем Лу прекрасно осведомлена и ничуть этого не отрицает. Однако одно дело понимать/ чувствовать космическое единство плоти/духа, жизни/ смерти и другое дело реализовывать сам этот феномен бытийства (экзистенциальной целокупности). Обучение себя бытию – вот одна из важнейших стадий пути Рильке. Сложнейший, проблематичный, порой мучительнейший процесс, когда жизнь «брыкается», не желая быть в одной упряжке со смертью, пытается вытолкнуть из себя все смертные энергии. Острое чувствование бытия как расцвета и умирания в единстве – вот судьба Рильке, вот его путь к ангелам. Нет, это не бегство мальчика, ужаснувшегося витальному угасанию, это осознанное поэтапное овладение тем мастерством приятия бытия, беспрекословного к нему доверия, которое в конечном счете под силу только духовному воину.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

Валерий Юрьевич Вьюгин , Ксения Андреевна Кумпан , Мария Эммануиловна Маликова , Татьяна Алексеевна Кукушкина

Литературоведение
Льюис Кэрролл
Льюис Кэрролл

Может показаться, что у этой книги два героя. Один — выпускник Оксфорда, благочестивый священнослужитель, педант, читавший проповеди и скучные лекции по математике, увлекавшийся фотографией, в качестве куратора Клуба колледжа занимавшийся пополнением винного погреба и следивший за качеством блюд, разработавший методику расчета рейтинга игроков в теннис и думавший об оптимизации парламентских выборов. Другой — мастер парадоксов, изобретательный и веселый рассказчик, искренне любивший своих маленьких слушателей, один из самых известных авторов литературных сказок, возвращающий читателей в мир детства.Как почтенный преподаватель математики Чарлз Латвидж Доджсон превратился в писателя Льюиса Кэрролла? Почему его единственное заграничное путешествие было совершено в Россию? На что он тратил немалые гонорары? Что для него значила девочка Алиса, ставшая героиней его сказочной дилогии? На эти вопросы отвечает книга Нины Демуровой, замечательной переводчицы, полвека назад открывшей русскоязычным читателям чудесную страну героев Кэрролла.

Вирджиния Вулф , Гилберт Кийт Честертон , Нина Михайловна Демурова , Уолтер де ла Мар

Детективы / Биографии и Мемуары / Детская литература / Литературоведение / Прочие Детективы / Документальное
История мировой культуры
История мировой культуры

Михаил Леонович Гаспаров (1935–2005) – выдающийся отечественный литературовед и филолог-классик, переводчик, стиховед. Академик, доктор филологических наук.В настоящее издание вошло единственное ненаучное произведение Гаспарова – «Записи и выписки», которое представляет собой соединенные вместе воспоминания, портреты современников, стиховедческие штудии. Кроме того, Гаспаров представлен в книге и как переводчик. «Жизнь двенадцати цезарей» Гая Светония Транквилла и «Рассказы Геродота о греко-персидских войнах и еще о многом другом» читаются, благодаря таланту Гаспарова, как захватывающие и увлекательные для современного читателя произведения.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Анатолий Алексеевич Горелов , Михаил Леонович Гаспаров , Татьяна Михайловна Колядич , Федор Сергеевич Капица

История / Литературоведение / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Словари и Энциклопедии
Толкин
Толкин

Уже много десятилетий в самых разных странах люди всех возрастов не только с наслаждением читают произведения Джона Р. Р. Толкина, но и собираются на лесных полянах, чтобы в свое удовольствие постучать мечами, опять и опять разыгрывая великую победу Добра над Злом. И все это придумал и создал почтенный оксфордский профессор, педант и домосед, благочестивый католик. Он пришел к нам из викторианской Англии, когда никто и не слыхивал ни о каком Средиземье, а ушел в конце XX века, оставив нам в наследство это самое Средиземье густо заселенным эльфами и гномами, гоблинами и троллями, хоббитами и орками, слонами-олифантами и гордыми орлами; маг и волшебник Гэндальф стал нашим другом, как и благородный Арагорн, как и прекрасная королева эльфов Галадриэль, как, наконец, неутомимые и бесстрашные хоббиты Бильбо и Фродо. Писатели Геннадий Прашкевич и Сергей Соловьев, внимательно изучив произведения Толкина и канву его биографии, сумели создать полное жизнеописание удивительного человека, сумевшего преобразить и обогатить наш огромный мир.знак информационной продукции 16+

Геннадий Мартович Прашкевич , Сергей Владимирович Соловьев

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное