Два миллиметра стали и ржавчины

- Когда душа никакая, неразвитая, то дух сквозь неё почти не проходит, и человечишко тогда так себе - пыльное нечто, - сказал Феодос, - как флюгер, следующий за любым сквозняком. Эмоция, чувство у него тогда так - словно грязная пена. Он их обычно сам не производит, а цепляет у других, как триппер, - усмехнулся тут Феодос, - и не излечивается, только может поменять одни на другие. Все вокруг кипешат - и он кипешит, все вокруг возмущаются - и он тоже, все на всё забили - и он вместе. Понятно, что какие-то эмоции копятся, откладываются, те, что проще всего на личное благо ложатся. На личное добро и зло.

- Приехали, - сказал Йети.

- А никуда и не уходили, - ответил Феодос. - Выгода - это оно и есть. Если душа спит, то всё крутится вокруг выгоды. Если душа живая, то выгода уходит на второй план, совесть, доброта и самоотверженность - на первый. Эмоции отливаются и шлифуются духом, и человек живой, злой ли, добрый - но живой.

- Значит, дух и в добро и зло уходит? - спросил Кракли.

- Нет для него нашего добра и зла, - ответил Феодос, - как Настырник и говорил. Это в человеке есть свои добро и зло. В Боге, думаю, тоже есть. Свои. А между нами - нет. Мы же не знаем, какие они у него для нас.

Помолчали.

Йети потёр рукой мохнатый подбородок.

- То есть ты монахом был? - спросил он. - Или священником? Богословом?

- Контрабандистом, - ответил Феодос.

Молчание повисло над водой, и Кракли вложил флягу с водкой в протянутую руку.

- Спасибо, - сказал Феодос.

Они молчали, и тишина была неуютной. Феодос жалел, что распустил язык. Йети недовольно двигал мысли, и где-то внутри неясно саднило ощущение, что Феодос может быть прав. Речник думал про Настырника и начинал скучать. Кракли молча смотрел на волны.

- Никогда не думал, цто Луна видна и здесь, - прозвучали слова из-за спин, - когда был зыв.

- А кто б думал, - хмыкнул с облегчением Речник, - я вот так и думал, что в Аду луну не показывают.

- Не хоцу думать, цто тут Ад, - сказал Настырник, усаживаясь и опуская ноги в реку.

- А что ж это тогда? - спросил Речник.

- Цистилисе было бы луцсе, - ответил Настырник.

- А почему? - снова спросил Речник.

- В чистилище у тебя есть шанс, - ответил Феодос.

- На что? - спросил Речник. - На условно-досрочное?

- На Рай, - ответил Феодос.

- За какие такие достижения? - буркнул Йети.

- Рай - не награда, - ответил Настырник. - Рай - это новый путь. Дальсе.

- С каких щщей? - поднял брови Кракли. - Это где такое сказано?

- Есть мнения, - ответил Феодос. - Например, у Исповедника.

- Это кто ещё такой? - спросил Йети.

- Человек, - ответил Феодос.

- Тоже мне, авторитет, - фыркнул Йети.

- Знаешь, как я умирал? - спросил Феодос.

Йети подобрался.

- Был за штурвалом, - сказал Феодос, - пограничники стреляли почти в упор. Я им был не нужен. Груз с лодки они так и так бы сняли. Стреляли из станкового пулемёта. Аккуратно, мастерски, выше ватерлинии.

Феодос поднял глаза на луну.

- Со мной было полтора килограмма героина, полдесятка китайских “калашей” и восемь цинков на 5.45. Вполне тянуло лет на пятьдесят и до пожизненного, при минимальной фантазии прокурора или в случае моего сопротивления. Попытка скрыться за это вполне канала.

Феодос хлебнул из фляги.

- Так что им достаточно было аккуратно всадить пулю себе в борт, “найти” у меня гильзу, и никто бы не спросил, а куда это подевался залётный грек.

Он смотрел на волны.

- Лодку трясло, швыряло, осколками пластика шею постегало. Я держался за штурвал и во всём мире для меня был важен только один человек.

Он выдохнул и повернулся к Йети.

- Это был стрелок, - сказал он, гладя Карапузу в глаза, - он держал мою жизнь в кулаке. И всё зависело от него.

Феодос усмехнулся, отвернул лицо к реке.

- Я струсил, - продолжил он, - попытался сдаться. Заглушил двигатель и поднял руки.

Он снова хлебнул из фляги.

- Они ослепили меня прожектором и всадили очередь в грудь. Помню, фонарь был прямо один в один как эта Луна - он ткнул в небо пальцем, - такой же круглый, одинокий и слепящий.

Феодос привстал, высвободил ноги и опустил их в речную волну.

- От этого человека зависело всё, - сказал он тихо, - и другого авторитета просто не было. И знаешь, почему?

Йети покачал головой.

- Нет.

- Этот человек был орудием, - сказал Феодос. - Ножом, что пресекал запутавшуюся нить.

- Не пойму, куда ты клонишь, - буркнул Йети.

- Нож всегда в чьей-то руке, - ответил Феодос. - И рука всегда выше ножа.

- И ты говоришь о боге, я понял, - сказал Йети. - И мне это всё надоело.

Он поднялся. Постоял, глядя на сидящих и неожиданно заорал:

- Да что ж вы во всём видите какую-то мистическую херь, вашу мать!? Что вы все как собаки в миску уткнулись - бог то, бог сё, судьба, провидение?! Вы же все взрослые, неглупые люди, что вам всем нужна какая-то метафизическая нянька? Всё нужно верить в какую-то чушь? Подотрите свои сопли сами! Подотрите и идите вперёд!

Он замолчал, переводя дух.

- А ты свои как, подобрал? - поинтересовался Речник.

- Что? - поперхнулся Йети.

- Я спрашиваю, - повторил мирно Речник, - ты свои как - подобрал?

- Что ты имеешь в виду? - агрессивно спросил Йети.