Два миллиметра стали и ржавчины

- Ну-ка, ну-ка, - поощрил Йети. - Поведай.

- А ведать особо нечего, - сказал Кракли. - Случай был простой и жалкий донельзя.

Он снял шляпу и положил рядом. Луна осветила седые жидкие пряди, прилипшие к черепу.

- Был у нас в отряде один опездол, - сказал Кракли, - я в охране служил.

Он вздохнул и попросил:

- Слушай, дай немного табачку, а?

Йети молча протянул кисет.

- Так вот, - сказал Кракли после непродолжительного молчания, время которого потребовалось на свёртывание и склеивание самокрутки - был себе парень, простой такой, дурноватый. Можно сказать, глупый. Не то чтобы как пробка, но не ориентир во тьме. Устав за столько лет в голове не всегда удерживал, бывалоча, что и прокосячит. Все косячили, - заметил он, пыхнув дымом, - кто без греха, но этот вечно на самом глупом месте. Типа пернуть вслух в присутствии, когда начальство объекта с ужимками генерала-олигарха по этажам водит, блеск яичный показывает, или сортир на начальственном этаже за час до полночи проверить, а там с незакрытой дверью в хлам пьяный зам уборщицу сношает. В таком духе.

Кракли усмехнулся.

- Но что не отнять - простой, исполнительный, пусть и туповатый. И денег лишних не просит. Чудный такой дурачок. В общем, его по объектам таскали, как тряпку за кошкой.

Огонёк самокрутки осветил улыбку на его лице.

- Короче, после очередного залёта поставили его стройку полузаброшенную охранять. На отшибе, в самых диких ебенях. Раз в неделю приезжал старшой, ставил ему десяток-другой банок тушёнки с кашей, пачку чая, костей собакам и оставлял чудить во славу Божию.

Он шмыгнул носом.

- Ночному сторожу ведь чего нужно? Пока светло, обошёл забор, сопляков погонял, вечером сто грамм опрокинул, если есть, чаем запил и в ящик пялься. Настоедренило - спать ложись. Шум услышал - зови ментов. Собаки по территории бродят, если что - гавкнут. Всё. Никаких больше.

Кракли затянулся.

- А этот крендель, вишь ли, бессонницу поймал. Где умудрился - Бог ведает. Не триппер, блин, по углам не раздают.

Он забычковал окурок, кинул его в реку.

- Вот и бродил этот чудик по территории в два, три часа. Вокруг ночь, ветер, дождь, осень во вторую половину, а он знай себе - фонарь на шею, собак к ноге и пошли плясать.

Кракли вздохнул, нащупал шляпу, водрузил на голову.

- А тут, как на грех, полнолуние и снег выпал. И день какой-то дёрганый, рваный, все как с цепи сорвались. Я, помню, тогда в маршрутке ехал, так меня какая-то крыса чуть поедом не съела, потому как я имел грех её за шапку задеть, когда за поручень брался. Я без формы был, так она слюной чуть не подавилась, тявкая. Ну так вот.

Кракли качнул головой в одну сторону, другую. Хрустнула шея.

- Так вот этот чудик в час ночи услышал, как у него в пиломатериале кто-то шурухнулся. А он ещё с самой дурной псиной пошёл. Она на шурух подорвалась, гавкая, как бесноватая, и в темноте кого-то ухватила. Завозились. А пачка хреново, как оказалось, сложена была. Завалилась.

Кракли шмыгнул.

- Шум, грохот, и кричит кто-то, верещит, собака гавкает. Ад адский. Выяснилось - соплячка одна, дочь алкоголика, с дому дёру дала, да в пачке этой ночевать устроилась. Лет девять было.

Он достал фляжку, открутил крышку, глотнул, скривился.

- Множественные переломы, ушибы, собака за руку с перепугу порвала. Менты, медики. А утром - армагеддец. Что там этим журнашлюстам в тепле не сиделось - не знаю. Припёрлись. Трагедия мценского уезда. “Охранник травил ребёнка собаками”, “Маленький ребёнок навсегда искалечен”, “Сторожевой оборотень”. Папаша с мамашей, с бодуна шатаясь, на бедолагу кидАются, глаза выцарапать да рёбра поломать перед камерой. В общем, всё.

Кракли поднял с мостков шляпу.

- Менты тоже отрапортавались - громкое дело, шум-газеты-камеры, все дела.

Встряхнув, он надел шляпу на голову.

- В общем, сидит он ночью в камере, избитый до синевы, нах*й никому не нужный, начальство открестилось, мол, превышение полномочий, мы не при делах, на улице какие-то бесноватые орут, аж четыре штуки, плакат притащили, “зверю по заслугам”, с тремя ошибками, в окно слышно. Вертухай сквозь дверь спрашивает, посношал ли он её перед тем, как досками завалить.

Кракли умолк. Тишина висела над рекой.

- И что? - спросил Йети.

Голос его был не такой, как недавно, без менторских ноток.

- А он сидит, коленями уши зажимает, и молится про себя - Господи Исусе Христе, Сыне Божий, прости меня грешного! Плачет и шепчет, плачет и шепчет. Но не меняется ничего. Он так часа два, наверное, просидел, совсем ум за разум у него зашёл, и сам, говорит, не заметил, как за другое просить начал - помоги, говорит, рабе Твоей Варваре, избави, исцели её от недуга, ибо слово Твоё крепко, и Твоё лишь Царство, и сила, и слава вовеки.

- Варваре? - спросил Феодос.

- Так пигалицу ту звали, - ответил Кракли, - что досками придавило.

- И что дальше? - спросил Речник.