Два миллиметра стали и ржавчины

- И всё равно мне страшно.

Он налил в металлическую кружку ещё и рывком влил, запрокинув голову, спирт в глотку.

- Сильно потрепали? - спросил Настырник.

- Страшно было, - согласился Речник и засунул в рот щепоть крошки сухаря.

- Ты вызыл, - сказал Настырник. - Погоди, сделай перерыв, а то отрубисься.

- А что бы и нет? - прожевавший крошки Речник поглядел на собутыльника и сам же ответил. - Да, легче не станет.

- Я помню, - сказал Настырник, глядя на желтоватые днём и наливающиеся кровью сейчас волны, - как тасили сквозь строй. Клыки, когти, раскалённая цесуя. Вонь. Серная.

Он глотнул из кружки. С тяжёлым сопением втянул в себя воздух, всхлипнул, сглотнул.

Зачерпнул воды из стоящего рядом ведёрка.

- Белый тянул вверх, - продолжил он, хлебнув воды из кружки. - И вот мы здесь.

- Угу, - сказал Речник, глядя на реку, - мы здесь. Не понять где.

- И цто? - сказал Настырник и снова шмыгнул носом. - Зывы зе.

- Кто сказал?

- Ну, у мёртвых синяки не болят, - сказал Настырник.

Речник помолчал.

- Прости, Никон, - сказал он.

- Это ты меня прости, - сказал Настырник. - Давай так - мёртвые не пьянеют. От водки хотя бы.

- Это да, - кивнул Речник. - Если мы - это мы, а спирт - это спирт.

- Ох ты з Господи, - удивился Настырник, - да тебя в умствования никак потянуло?

- Угу, - Речник глядел в багровые блики, - и время и место.

- Цусь, - ответил Настырник и налил в кружку водки. - Цто философия такая, цто эзотерика - дрянь это всё. Глупость. В любое время.

- А вдруг? - спросил Речник, наливая себе тоже.

- Не вдруг, - сказал Настырник, отхлёбнул, перекосился, утёр слезу рукавом.

Сунув в рот персть сухарных крошек, он прожевал и продолжил.

- Был у нас один хфилозоф. Прихозу я как-то с адресу, смотрю - сидит, в компьютер пялится, губами севелит, сосредотоценно, только цто конспект не писет. Подосёл я поглядеть, цто это его увлекло так - а там инструкция, как дроцить, цтобы цлен длиньсе вырос. Я аз глаз выронил. Зацем тебе, говорю? Ты з молодой ессе, девки з и так дают?

Ницо ты не понимаес, говорит, это з целое искусство, цтобы телку ублазыть.

Нахрена тебе, говорю? Меряться, цто ли? Зацем? Сопит. Луцсим, говорит, хоцу быть.

Настырник бросил взгляд на Речника, грустно улыбнулся.

- Я аз сел от таких мецтаний. Аз слова на язык не идут. Посидел, плюнул. Посёл цай пить.

Он снова хлебнул. Взял персть сухарей.

- И что? - спросил Речник, подождав, пока собеседник прожуёт.

- А ницего, - ответил смаргивающий слезу Настырник, - церез два месяца дали ему по баске. Муз домой вернулся, а он себе цемпионство в его койке зарабатывает. По гребле.

Он грустно хмыкнул. Поморгал.

- Пробил муз ему боску. Цмт. И все. Писец цемпионству. Говорить не мозет, ходить не мозет. Овось. Зрать и срать под себя только и мог.

Зачерпнул воды, выпил.

- Музыку, цто ему цереп проломил, пятерку впаяли. Этого в богадельню законопатили. Мы потом, церез полгода, посли к нему в гости. Приходим. Сидит, слюни пускает, всю грудь залил, глаза не фокусирует, мыцит.

Речник смотрел на Настрника.

- И дроцит, дроцит. Яростно. Самозабвенно. - сказал тот. - Так цто отдали мы цто принесли санитарке и посли восвояси.

Он помолчал.

- Вот зацем им это, а? Ухватятся - и невазно цто в руках. Хоть инструкция по гребле, хоть мотоцикл дикий, хоть деньги, хоть управление снами. Цисто дети с гранатометом. Опа, - показал он пальцем с пустоту, - бензоколонка вдрызг, погляди, опа, стену обвалило, опа, - взмахнул он руками, и Речник вздрогнул, когда холодные капли из кружки упали ему на щёку - под ноги упустили, не управились…

- К чему это ты? - спросил Речник, когда пауза затянулась так, что стало ясно - больше Настырнику сказать нечего.

- К тому, цто каздый из нас - он целовек, дуса, разум. А не всякие там посторонние философствования-эзотерики. Дуса не мысца, гантелей не накацаесь.

- А если душа дохленькая, тогда что? - спросил Речник. - Как быть тогда?

- А тогда, - ответил Настрыник, - сидеть нам на мостках, смотреть в тёмное небо и здать Луну.

Он поглядел в сгущающуюся тьму.

- Сейцас как раз появится.

Они сидели рядом, болтали ногами в реке и смотрели на Луну.

- И всё равно мне страшно, Никон, - сказал Речник.

- Не бойся, - сказал Настырник Никон и похлопал его по колену, - не бойся ницего.

- Сколько ты ещё протянешь, - сказал Речник, - ни ты ни я не знаем. А потом я буду одинок. Один как перст под этой луной.

- Ты не один, Марк, - сказал Никон, - вон Феодос рядом. Дальсе - Кракли и Йети-Карапуз.

- Терпеть не могу, ты же знаешь, - сказал Речник Марк, - и я их, и они меня.

- Глупые вы, - ответил Никон-Настырник, - глупые и больные. Впроцем, - он плеснул ногой в реке, - есть лекарство.

Он встал на мостках, подтянув сначала одну ногу, потом другую, стряхнул брызги и скомандовал:

- Заводи!

- Чего? - спросил Речник, - ты чего ещё придумал? Соляры на лягушачий чих, а ты “заводи”...

- Будет тебе соляра, - ответил Настырник, - будет тебе всё. Заводи только.

Он потрепал по плечу сидящего, словно опершийся локтем на колено мыслящий валун, Марка.

- Заводи, друзок.

Речник закряхтел, подымаясь на ноги.