Два одиночества

— Знаю, что говорю. Я после войны разного насмотрелась. Жёны мужей из госпиталей, каких только не забирали. А потом, одни одноногого, или там без руки, бросали, а другие за обрубком, без рук и ног, до конца жизни ходили. Оно ведь как? Если любишь, на всё пойдёшь. А не любишь — ничто не мило. В благородство играть быстро надоедает. Ты, вот что, в церковь сходи. Свечку поставь, помолись. Подумай хорошенько. В церкви-то хорошо думается. Ну, а если решишь с ним остаться, никогда не отчаивайся. Жди и надейся. Наша бабья надежда и любовь чудеса творят, людей с того света вытаскивают.

Мария Федоровна ещё долго рассказывала про послевоенные годы, про свою нелёгкую судьбу, про своих детей, живущих где-то далеко и изредка балующих маму своими письмами. Но Юля слушала в пол уха. Главное было сказано. Из вежливости, ещё немного послушав, Она горячо поблагодарила старушку, откланялась и пошла к машине.

В церкви народу было немного. Полутёмное помещение настраивало на размышления. Юлька поставила свечку, заказала молитву «За здравие раба божьего Максима» и встала у иконы Богородицы. Она не знала молитв, но молитвы сейчас ей и не были нужны. Глядя на скорбные глаза, смотрящие на неё с иконы, Юля вспоминала те дни, проведённые с Максимом. Вспоминала его голос, его руки, его глаза. Она прокручивала в памяти каждое мгновение их, такой недолгой, но такой сладостной, совместной жизни. И вот здесь, в полутьме, перед освещенным свечами изображением той, которая подарила миру Христа, Юлька поняла: она будет бороться за Максима. Она будет ждать. Хоть всю жизнь. И она взмолилась. Она безмолвно просила только об одном: чтобы вернулся к ней Макс. Просила горячо. Всем сердцем.

Максим был маленьким. Очень маленьким и беспомощным. Вокруг ходили какие-то люди в белых халатах, о чем-то говорили, но он не понимал ни слова. Потом он опять стал большим и взрослым. Комната с белыми стенами и потолком растворилась в воздухе и стала призрачной, как будто сотканной из туманной дымки. Сквозь них проступили очертания высоких скалистых гор, такие знакомые и реальные. В ложбине между горами раскинулся военный лагерь. Максим встал и пошёл туда. Он узнал это КПП. Сколько раз проезжали они через него, сопровождая колонны, для выхода на боевые, на зачистку населённых пунктов. Дежурный по КПП махнул ему рукой. Что-то знакомое. Ах, да! Это же Гришка Сальников. Помнится, он тяжелораненым попал в плен к духам, а потом его голову с выколотыми глазами ночью забросили в лагерь через ограждение. Максим совсем не удивился, увидев его здесь живым, да ещё и с головой. Рядом с палаточным городком его роты копался в БТРе Куликов. Увидев командира, тот широко заулыбался.

— Здравия желаю, товарищ капитан.

— Куликов, ты же сгорел.

— Сгорел. Вот теперь свой БТР чиню. Как тогда на мине подорвался, так до сих пор не могу отремонтировать. И карбюратор смотрел уже, и свечи, а всё не заводится.

— А где зампотех?

— Старший лейтенант Ивашенко ещё не прибыл.

— Ладно, появится, пусть ко мне зайдёт.

Как зайдёт? Ему же обе ноги оторвало в том бою. Странно, но полная нелепость того, что сейчас происходило, ничуть не удивляла Максима. Разве только вот с Ивашенко. Да и здесь удивление было вялым и вскоре пропало. В курилке, лёжа на лавочке, пускал кольца в небо Малыгин.

— Ты чего разлёгся? Дай и другим посидеть. — Макс сбросил ноги Витьки со скамейки.

— А ты чего сюда припёрся? Тебя сюда никто не звал.

— Оставь покурить.

— На.

Макс с наслаждением затянулся крепкой самокруткой и выпустил тонкой струйкой дым.

— Ну, здравствуй, что ли. Давно тебя не видел.

— Здорово. В гости пришёл? Соскучился, видать.

— С вами соскучишься! Каждую ночь покоя мне не даёте. Через вас и одинок до сих пор. Кричу во сне. Кто со мной жить захочет?

— Это мы тебя для неё берегли.

— Для кого?

— А то сам не знаешь?

— Нет у меня никого, расстались мы. Оттолкнул я её. Всё.

— Есть. Рядом она. Никуда не ушла.

— Где?

— Рядом с тобой.

— Никого здесь нет.

— Ты её просто не хочешь увидеть, вот и не видишь.

— Как сын? Видишь его?

— Растёт. Большой уже стал. Иногда навещаю.

Вокруг сновали солдаты.

— Кто сейчас здесь?

— Да, практически, все. Вон, моя рота. Твои тоже здесь.

— А кто с ними?

— Замполит твой, Фёдоров. Помнишь, во время зачистки на очередь напоролся? И прапорщик Шлыков. Который тогда в огневом заслоне остался. Ничего, справляются.

— Духи сильно достают?

— Какие духи? Война закончилась. Спокойно сейчас. Не то, что тогда. А как там?

— Ничего. После войны тяжко было. Помнишь, как мы тогда мечтали? Мол, героями вернёмся. Рестораны, женщины… Не было ничего. Вышвырнули, как окурок. Футболили по разным кабинетам. Доходило до того, что мы здесь все наёмниками были. Никакие мы с тобой не герои. Мне как подачку, страховку сунули. Слёзы, а не деньги. На работу не устроишься. Вот взял «Москвич». Таксую теперь. Точнее таксовал.

— Да, обидно. Смотри, кто зашёл. Узнаёшь?

Рядом стоял, нерешительно переминаясь с ноги на ногу Косицин.

— Разрешите присутствовать, товарищ капитан?

— Косицин! Заходи. Как ты?

— Нормально.

— Что же ты попёр тогда с тропы?