Врубеля посещали знаменитые художники и музыканты, но сам он постепенно терял интерес к жизни. Сестра художника вспоминала: «Иногда он говорил, что „устал жить”. Сидя в саду в последнее лето своей жизни, он как-то сказал: „Воробьи чирикают мне – чуть жив, чуть жив!”…Но вот при одном из воскресных совместных посещений жены и сестры (в середине февраля) с братом делается (около двух часов дня) внезапно страшный потрясающий озноб (результат, как кажется, умышленного стояния под форточкой). Начинается воспаление легких, переходящее затем в скоротечную чахотку, и через шесть недель, в тот же час (1 апреля), брата не стало. Он шел к концу с полным спокойствием, сказав как-то, что через месяц его легкие будут как решето. В последний сознательный день, перед агонией, он особенно тщательно привел себя в порядок (сам причесался, вымылся с одеколоном), горячо поцеловал с благодарностью руки жены и сестры, и больше уже мы с ним не беседовали: он мог только коротко отвечать на вопросы и раз только ночью, придя в себя, сказал, обращаясь к человеку, который ухаживал за ним: „Николай, довольно уже мне лежать здесь – поедем в Академию”. В словах этих было какое-то предсмертное пророческое предчувствие: через сутки приблизительно брат был, уже в гробу, торжественно перевезен в свою alma mater».
3 апреля 1910 года состоялись похороны художника на кладбище Новодевичьего монастыря в Санкт-Петербурге. Александр Блок произнес над могилой речь, назвав художника «вестником иных миров»: «Он оставил нам своих Демонов как заклинателей против лилового зла, против ночи. Перед тем, что Врубель и ему подобные приоткрывают человечеству раз в столетие, я умею лишь трепетать. Тех миров, которые видели они, мы не видим».
Двойная дуэль Александра Грибоедова
Пушкин в «Евгении Онегине» описывал эту балерину, эту нимфу, кстати родившуюся с ним в одном году, так:
Ценитель женской красоты, Пушкин собирался сделать эту чаровницу прототипом героини своего романа «Две танцовщицы», наметки для которого сохранились в его черновиках.
Авдотья Ильинична прославилась не только великолепием танца, но и красотой, которую, как утверждали современники, не передавал ни один из ее портретов. Светлокожая брюнетка с огромными черными глазами, Истомина по телосложению мало походила на остальных худосочных балерин, и потому ее сравнивали не только с Терпсихорой и Психеей, но и с Помоной – римской богиней плодов.
Пушкин называл ее Лаисой, именем, которым в те времена обозначали куртизанок. Авдотья вела весьма светский образ жизни и постоянно была окружена поклонниками. В другом стихотворении, где упоминается Истомина: «Орлов с Истоминой в постели / В убогой наготе лежал…» Но из всех своих поклонников Истомина отдавала предпочтение кавалергарду Василию Васильевичу Шереметеву, с которым она жила «одним домом совершенно по-супружески». Но после очередной ссоры Истомина 3 ноября 1817 года съехала от него на квартиру подруги. Позже она утверждала, что «давно намеревалась, по беспокойному его характеру и жестоким с нею поступкам, отойти от него». Однако петербургские злые языки утверждали, что Шереметев «по юным летам своим, вероятно, ничем другим пред нею не провинился, как тем, что обмелел его карман».
17 ноября Грибоедов зашел после спектакля за кулисы, чтобы выразить Истоминой, с которой он был давно дружен, восхищение ее танцем. И пригласил ее к себе в гости. Жил он в это время в квартире Александра Завадовского, на углу Невского и Большой Морской. Завадовский, ярый англоман, внесший в Россию обычай пить виски, прославился тем, что однажды сам император Александр I принял его за англичанина. Последний был давно влюблен в Истомину, и некоторые считали, что этот визит Грибоедов устроил по его просьбе.
Существуют две версии последующего пребывания Истоминой в квартире Завадовского. По одной, официальной, она уехала сразу после того, как Завадовский признался ей в любви. По другой, которой мы склонны доверять больше, она провела в этой квартире двое суток.